Затянувшаяся петля сильно сдавила
приведет в порядок чувства. Душевные
Элизабет уперлась глазами мужу в затылок, стараясь взглядом заставить его обернуться. «Вот, значит, как, муженек, – мне и сидеть за твоей спиной? Так-то ты решил? А я считаю по-другому. Значит, барон Джеффри, тебе многому еще придется поучиться. И первый урок ты получишь прямо сейчас».
Элизабет улыбнулась сияющему Джеральду и подняла табурет
– Как же, как же! В мире ничто не является тем, чем пытается предстать. Ты лишь одурачишь себя, если поддашься соблазну простейшего решения.
И теперь за его алчность и глупость назначена единственная цена – смерть.
А потом на виду у всех воинов начал трясти с такой силой, что у меня чуть не выскочили зубы.
предположил слуга.
Элизабе
Барону бросилось в глаза, что между Белвейном и Томасом Монтрайтом не было ни малейшего сходства. Отца Элизабет он запомнил высоким живым человеком. И вот теперь перед ним на коленях стоял младший брат Томаса.
– Клянусь вам в верности, милорд. – Белвейн положил руку на сердце.
– Подожди, не клянись, – остановил его Джеффри. – Я не приму твою клятву, пока не выясню, что у тебя на уме. Встань!
Суровые слова возымели действие – по беспокойному блеску глаз барон заметил, что Белвейн напуган.
Джеффри подождал, пока он подойдет ближе.
– Многие обвиняют тебя в том, что здесь случилось. Расскажи все, что ты знаешь по этому делу.
Прежде чем ответить, щуплый человечек несколько раз судорожно втянул в себя воздух:
– Я ничего не знал о нападении, милорд. Услышал после того, как все произошло. И Бог свидетель, я не имею к нему никакого отношения. Никакого! Томас был мне братом, и я его любил!
– Странный способ оплакивать любимого родственника, – заметил Джеффри, и Белвейн явно сконфузился. – Добрые люди облачаются в черное, а на тебе что?
– Я надел самое лучшее, чтобы почтить покойного брата, – преодолев смущение, ответил гость и, проведя по рукаву пальцем, продолжал: – Томас любил яркие туники.
Жгучая желчь отвращения вдруг подступила к горлу барона. Перед ним стоял не человек, а какой-то слизняк. Джеффри сумел сохранить бесстрастное выражение лица, но это далось ему с большим трудом. И чтобы не сорваться, он прошелся по залу к камину. Потом вернулся к столу и спросил почти учтивым голосом, будто приветствовал доброго друга:
– Вы ссорились с братом во время последней встречи?
Белвейн ответил не сразу. Глаза, как у загнанной в угол крысы, метнулись с барона на сидящего за столом рыцаря и снова обратились к Джеффри. Он, судя по всему, судорожно обдумывал, что сказать.
– Это правда, милорд, – наконец произнес он. – И теперь мне до конца дней предстоит нести в душе бремя сказанных брату жестоких слов. Мы расстались в сердцах, и в этом состоит моя вина.
– О чем шел спор? – Джеффри нисколько не тронули слезливые признания Белвейна – в его душе не зародилось ни малейшей крупицы сочувствия.
И Белвейн, в свою очередь, понял, что страстными речами не сумел пронять господина, и поэтому продолжал уже не таким драматическим тоном:
– Брат обещал мне дополнительные земли под посев, но каждый год под каким-нибудь незначительным предлогом отодвигал срок передачи. В