Прожить бы жизнь до дна,
А там пускай ведут
За все твои дела
На самый страшный суд.
Люда с Галей убежали сразу к озерку: искупаться по-раннему. И были, проходя мимо одного дома, поражены, как отдыхали, лёжа на раскладушках в саду, две женщины. Отдыхали неподвижно, таинственно, уйдя в себя и словно где-то внутри ужасаясь своему бытию. И в то же время объятые сознанием какого-то бесконечного и жуткого владения — владения своим бытием.
Ты знаешь, — прервав, начала Люда. — Одному моему приятелю удалось съездить в Индию, и он встретил там гуру. Учитель спросил его, что он больше всего боится в жизни. Мой приятель ответил, что смерти. В ответ индус так захохотал, просто невероятно, он хохотал почти четверть часа, настолько ему было дико, что человек боится такой ерунды, такого простого перехода, как смерть.
Чтобы ты существовала не только для меня, не только как моё представление, но и как самостоятельная, не зависящая от меня реальность. Чтобы ты улыбалась мне сознательно, а не как моё дуновение… Ведь мне интересно, чтобы меня любила и ценила самостоятельная личность, а не моё воображение… Чтобы я мог обнять тебя, а не провалиться в пустоту, — произнёс он вслух.
Эта мания величия необходимо дополняла сознание земных побед над местными шахматистами и делала его устойчивым и самодовлеющим.
Всё забуду, и ум человеческий исчезнет во мне, только одну Россию не забуду… Но почему одну Россию не забуду?!
похороны, напоминающие обряд брака наоборот, словно умерший венчался с пустотой
Смерть — это прерыв, раскол, тайна! Неизвестно, куда ты полетишь! Я в этом стуле не уверен, чёрт побери, а ты говоришь о смерти!
всё основное скрывалось в ней самой, а всё остальное было приложением, которое можно иметь, а можно и не иметь, — самое главное наслаждение, и смысл, и радость от этого не менялись…
что он-де вообще ничего не боится
