11-е сентября. Придя сегодня к ней, я застаю ее за газетами. Пробежав наскоро две-три газеты, она вдруг падает на стул и издает стон…
– Дорогая моя, – говорю я ей, целуя ее руку. – Что волнует вас? Поделитесь со мной вашими скорбями и, верьте, я сумею оценить ваше доверие! Ну скажите, отчего вы сейчас плачете?
– Как же мне не плакать? – говорит моя незнакомка. – Вы посудите: сегодня нам нужно платить за квартиру, а мой балбес-муженек дал в газеты только 60 строчек! Ну, разве мы можем так жить? Вчера он написал ровно на 11 руб. 40 коп., а сегодня я едва насчитала три рубля! Ну не несчастна ли я? Нет, и злой татарке не пожелаю быть женой репортера! Он негодяй! мерзавец! Вместо того, чтобы работать, у Саврасенкова сидит!
живу пошлыми интересами толпы
Сегодня (10 сентября) муж ее спустил меня вниз по лестнице. Я счастлив. Ради нее я готов на все жертвы!..
Однажды даже я слышал, как она, схватив себя за голову, в отчаянии и гневе прокричала:
– Негодяй! Мучитель!
И разорвала в клочки газету…
Жалею, что в моей квартире не живет Ауэрбах, Шпильгаген или иной романист, ищущий «новых людей»… Они воспользовались бы моей незнакомкой…
Когда же лицо незнакомки искажается отчаянием, я думаю:
«Ну, газет, стало быть, хоть и в руки не бери! Дрянь дело! Вероятно, мою vis-а-vis возмутил Каравелов или Муткуров… Думаю также, что двусмысленная игра утрирующей Австрии и поведение Милана оскорбили ее честную натуру… Она страдает, но какую честь делает ей это страдание!»
Когда по лицу молодой женщины плавает блаженная улыбка, в моей голове теснятся такие мысли:
«Гм… Очевидно, известия, сообщаемые сегодняшними газетами, благоприятны… Очень рад… Вероятно, мою незнакомку радует поведение Цанкова и последняя речь Гладстона. Быть может, ее приятно волнует и многообещающее свидание Бисмарка с Кальноки… Очень может также статься, что в сегодняшних номерах она узрела нарождение нового русского таланта… Во всяком случае я очень рад… Редким женщинам доступны радости такого высшего качества!»
Я отчасти психолог и знаток человеческого сердца.
Люблю я ее за некоторые индивидуальные особенности ее возвышенного интеллекта.
Против моих окон, заслоняя для меня солнце, высится громадный рыжий домище с грязными карнизами и поржавленной крышей. Эта мрачная, безобразная скорлупа содержит в себе однако чудный, драгоценный орешек!
«О, женщины, женщины!» – сказал Шекспир, и для меня теперь понятно состояние его души…
