Словом, я воображала себя весьма замечательной молодой особой и утешалась мыслью, что когда-нибудь это станет более широко известно.
Насколько мне известно, это не первый случай подобного рода, когда в событии участвует ребенок. Если один ребенок дает действию новый поворот винта, то что вы скажете о двух детях?
— Мы, разумеется, скажем, что это дает винту два поворота!
И мы кружили один вокруг другого с мучительными сомнениями, со страхом, словно бойцы, не смеющие сойтись ближе. Но ведь мы же страшились друг за друга! Мы выжидали и еще некоторое время оставались невредимыми.
Он говорил весело, но сквозь эту веселость проступала дрожь накипавшего возмущения; у меня даже нет слов выразить, что я почувствовала, уловив в этом едва заметный признак того, что он сдается.
— О, да, я забрел очень далеко; обошел все кругом — за много миль от дома. Я никогда еще не чувствовал себя так свободно.
Он добился своего, получил свободу — пусть пользуется ею до конца!
И половины того не знаю, что хотел бы знать, — честно сознался Майлс.
— Но дело не только в этом.
— В чем же тогда?
— Ну… я хочу видеть жизнь.
Они вовсе не такие кроткие и тихие, они просто-напросто отсутствуют. С ними легко ладить, потому что они живут своей особой жизнью.
Их неземная красота, их совершенно неестественная кротость. Это все игра, — продолжала я, — это все хитрость и обман!
Майлс вовсе не читает Флоре, — сказала я, — они говорят о них — говорят что-то кошмарное!
