Если доживете до восьмидесяти лет, тридцать из них проспите, чуть более девяти лет будете учиться и делать уроки, а потом почти четырнадцать работать. Вы уже потратили больше шести лет на детские забавы, а потом придется как минимум двенадцать лет убирать, готовить еду и заниматься своими детьми, так что жить вам потом останется максимум девять лет.
Не успели вы родиться, а уже умираете.
Но скоро поймешь, что ты клоун в заурядном цирке, где все пытаются друг другу внушить, что в этом году просто жизненно необходимо выглядеть так и не иначе, а в следующем — совсем по-другому. И еще ты обнаружишь, что известность и большой мир — вне тебя, а внутри — ничто, и так будет всегда, независимо от того, что ты делаешь.
Все это просто большая пьеса, главное в которой — уметь притворяться и делать это лучше других.
Даже если вы чему-то научитесь и будете думать, что что-то умеете, всегда найдется кто-то лучше вас.
— Почему тогда все делают вид, будто очень важно то, что на самом деле не важно, и в то же время из кожи вон лезут, чтобы показать, как неважно то, что на самом деле имеет значение?
Мы не можем жаловаться ни Эскильдсену, ни директору — никому из взрослых, потому что, если пожалуемся на Пьера Антона, сидящего на сливе, придется объяснять, почему мы жалуемся. И потом придется рассказать, о чем говорит Пьер Антон. Но это исключено, так как взрослые будут не в восторге от того, что нам известно, что смысла никакого нет и все просто притворяются. — Ян-Йохан развел руками, а мы представили армию экспертов: педагогов и психологов, которые начнут с нами беседовать, обследовать нас и убеждать, пока мы наконец не сдадимся, притворившись, что смысл на самом деле есть.
Почему тогда все делают вид, будто очень важно то, что на самом деле не важно, и в то же время из кожи вон лезут, чтобы показать, как неважно то, что на самом деле имеет значение?
Почему тогда все делают вид, будто очень важно то, что на самом деле не важно, и в то же время из кожи вон лезут, чтобы показать, как неважно то, что на самом деле имеет значение?
Каждый раз, поднимая руку, я задумывалась о том, что скоро она опустится и превратится в ничто. Каждый раз, улыбаясь и смеясь, я вдруг понимала, как часто еще буду плакать — этим же ртом и теми же глазами, пока они однажды не закроются, а затем смеяться и плакать будут другие, пока тоже не окажутся в земле.
