— Знаешь, почему я плачу? Потому что в этой жизни, Диего, я пережила две ужасные катастрофы: первая — это трамвай. Вторая — день нашей встречи.
Я хотела бы нарисовать тебя, но не хватит красок — все цвета ушли на мое смущение. На четкий силуэт моей огромной любви.
Она знает, что к вещам относится маниакально, невротически. Каждую безделушку Фрида наделяет душой, окутывает немоту историями. Словно ребенок свои игрушки.
Если Фрида изображает двух птиц черного и белого цвета, то это ничего не значит, она не преследует ни одну из целей, о которых топорным слогом пишут искусствоведы. В тот миг в окне или у себя в голове она увидела двух птиц, и они хорошо вписались в композицию, над которой она работала. Одна была черной, другая — белой, güey.
— В Нью-Йорке пудингопад! — орет Фрида. — It’s raining cakes, careful motherfuckers!85 Как же красиво!
Я хотела бы нарисовать тебя, но не хватит красок — все цвета ушли на мое смущение. На четкий силуэт моей огромной любви.
Живопись — это точка на карте полушарий ее характера.
Он ни разу не сказал ей, что вместе с любовью к ней начался его лучший отрезок жизни, но теперь уже поздно. Диего помнит, как она, Фрида Кало, с бесподобным видом Фриды Кало часто повторяла фразу: «Смерть — направление, следуя которому нужно существовать, panzón, no?148» Или вот еще: «Мы умираем с каждой секундой, mi hijo149, так что не стоит покидать этот мир с серьезной физиономией». Но чаще всего: «Если любишь безрассудной любовью, признавайся как можно скорее, а то смерть придет — согласен?»
Он видит глаза Фриды.
Этот черный, полный света.
Надеюсь, уход твой был радостным.
самого детства Фрида обожает этот праздник, она любит ходить на пикник и проводить вечер на кладбище, убирая и украшая могилы; свою мать она навещает каждый день, приносит ей еду и гвоздики, тихонько с ней говорит. И с отцом, который уже тоже умер. Обыкновенно нужно подождать, еще рано, его смерть случилась совсем недавно. Но Фрида нарушает правило, потому как жить без него не может, хотя разговорчивым он никогда не был. Она садится на свежую могилу и напевает старые песенки. Иногда ложится и слушает землю. Она расставляет сахарные черепа, бокалы с копалом, что пахнет лимоном, и маленькие ароматические свечи; раскладывает еду для покойников в специальную глиняную посуду и наливает воду в маленькие чаши — прежде чем садиться за стол, мертвые должны помыть руки. Она оставляет игрушки на могилах деток Койоакана, украшает свой дом разноцветными гирляндами из papel picado140, свечками и zempaxuchitles141, flores de muertos142 желтого и красного цвета, их лепестками выстилают дорогу для мертвых, по которой можно пройти и поприветствовать живых. Мексиканцы разукрашивают лица и наряжаются — костюм должен быть страшнее монстра из детства, прячущегося в шкафу.
Надевать маски мертвых поверх масок живых. В этом что-то есть — не правда ли?
Фриды Кало часто повторяла фразу: «Смерть — направление, следуя которому нужно существовать, panzón, no?148» Или вот еще: «Мы умираем с каждой секундой, mi hijo149, так что не стоит покидать этот мир с серьезной физиономией». Но чаще всего: «Если любишь безрассудной любовью, признавайся как можно скорее, а то смерть придет — согласен?»
