Ясно чего: чтоб не бросал».
Из них троих больше всего я полагался на Дениса, потому что он меньше всех говорил и больше всех делал, и ему не требовалось облекать свои поступки в красивую словесную обертку, как Силотскому. И очень заботился не только о Коле, но и о Полине…
Чешкин скомкал последнюю фразу, и Сергей с Макаром переглянулись.
– Что касается отношений Томши с моим внуком… – Старик переставил несколько фигур, поморщился: роль сплетника его явно тяготила. – У нее есть что-то вроде пунктика: чем сильнее она ощущает чью-то антипатию, тем больше жаждет завоевать именно этого человека. Когда я это понял, Мария Сергеевна стала вызывать у меня брезгливость, и она, бою
Из них троих больше всего я полагался на Дениса, потому что он меньше всех говорил и больше всех делал, и ему не требовалось облекать свои поступки в красивую словесную обертку, как Силотскому.
Дорогой английский галстук не хотел завязываться, и Крапивин с отвращением к самому себе встряхнул кисти рук, чтобы прогнать дрожь.
Приехала в мастерскую к Томше, попросила ее быть со мной откровенной.
Бабкин злился про себя на роль, навязанную ему Макаром, – Илюшин настоял на том, чтобы напарник прошел до дома с потенциальным клиентом и обратил внимание на все необычное, что попадется по пути.
к одиночеству, не умеет отдыхать один.
– Ну да, вдвоем. Ритка меня отпустит, и махнули бы мы с тобой на недельку куда-нибудь… Попозже, когда этот дурдом закончится.
Крапивин хотел ответить, что согласен, но открыл рот и чуть не поперхнулся: он увидел, что по правой щеке Швейцмана – небритой, с мелкими черными колючками – стекает струйка крови. Она вытекала из уха, и Денис, ужаснувшись, подумал, что Сеньку били на допросах и этим объясняется его молчание.
– У тебя кровь течет, – сказал он как можно более спокойным тоном, доставая из кармана платок и протягивая Швейцарцу. – Приложи к уху
Сергея почти пугало это превращение молодой и вполне современной женщины в незнакомку, которая смотрела куда-то, чуть улыбаясь не губами даже, а одними глазами, и чудилось, что место ей не в двухкомнатной квартирке в спальном районе Москвы, а на качелях среди цветущего сада с розами, раскидистыми дубами, буйными зарослями одичавшей смородины, во времени таком далеком и незнакомом, что даже представить страшно.
же было потом, после того как вас уволили? – спросил Бабкин, с интересом слушавший рассказ.
– А потом вот что, – посерьезнел Силотский. – На следующий вечер, как
Якобы Лидкин отец резко высказался о приведенном ею женихе – простоват, да и не пара его дочери, и Лидка, гордая душа, смертельно обиделась и хлопнула дверью, уехала вслед за мужем в этот городишко. Муж-то потом испарился, а вот помириться с отцом Лидке не позволила все та же гордость, а сказать по правде – и не гордость вовсе, а гордыня с глупостью пополам. Была ли у Лидки мать, соседи не знали, но обоснованно предполагали, что если и была, то такая же шалавистая и бездумная, как сама Лидка.
