Сейчас я поднимусь по двум лестницам и войду в нашу комнату, думал я, стоя в подъезде. Кругом темнота — в мастерской хотя бы были керосинки на потолке. Я поднимусь по двум лестницам, открою дверь и сразу же всё скажу. Тюра возьмёт палку, побьёт меня, а потом всё кончится. Потом мы с Мортимером ляжем, и я, может, буду плакать, потому что палка бьёт больно, но я буду плакать и от радости, потому что худшее позади. Утром, когда я проснусь, спина у меня будет в синяках. Я встану, и будет больно, но я обрадуюсь этим синякам. Потому что синяки означают, что худшее позади.
— Брысь, пошла отсюда! — заорал он, и крыса с писком метнулась в море подснежников. Барсук улыбнулся и подошёл к нам. Вид у него был смешной, потому что шёлковая куртка оказалась ему велика. Рукава пришлось подвернуть, а пояс он несколько раз обернул вокруг себя, чтобы не наступить на него.
Оказывается, ворота открыл барсук, наряженный в пурпурную шёлковую курточку и шляпу. На первый взгляд он был как будто добрый, но когда заметил крысу, всё ещё сидевшую на мусорной куче, то взвизгнул и с отвращением на мордочке кинулся к ней.
