Ушли из Средней Азии – получили лагеря подготовки ваххабитских боевиков в Таджикистане, Узбекистане и Киргизии, то есть внутри старого периметра безопасности и гораздо ближе к своим новым границам. Уйдем с Кавказа – они «прыгнут» вообще вплотную, так что Ставрополь, Краснодар, Элиста, Ростов-на-Дону окажутся в зоне досягаемости ракет «Кассам». Уйти оттуда? Что ж, это означает, что стартовые позиции этих ракет и исходные районы рейдовых групп пикапов-«тачанок» окажутся уже в предместьях Курска и Воронежа… Так до какого момента отступать? До Москвы?
Когда я слышу слово «культура» – я хватаюсь за пистолет!»
Когда я слышу слово «свобода», то в первую очередь хватаюсь за карман! Потому что это означает, что меня точно собираются ограбить!»
Хотя положение сильно осложнялось тем, что, по идеологическим мотивам, подавляющее большинство «репрессированных» реально было посажено или расстреляно не за то, что указывалось в приговоре суда. Потому что вся идеология государства была основана на том, что в стране строится самое лучшее и справедливое общество на свете. Поэтому априори считалось, что честный выходец из трудящихся классов, которому выпала великая честь и немалая удача жить в первом в мире государстве рабочих и крестьян, будучи в здравом уме и твёрдой памяти, не может ничего злоумышлять «против советской власти». Что бы под этим ни подразумевалось… Вот потому-то и клепали всем подряд «измену Родине» и «сотрудничество с иностранной разведкой» либо с «зарубежными контрреволюционными организациями». Мол, кое-кто, по скудоумию и врождённой жадности, а также наличию ещё каких «темных родимых пятен проклятого прошлого» не сумел задавить в себе «мелкобуржуазный подход» и страсть к деньгам, вследствие чего по глупости продался за «тридцать сребреников» врагам и предателям. Поэтому разобраться, за что именно посадили или расстреляли то или иное конкретное лицо, было той ещё задачкой…
И с тех времён не предали и не подвели ни друг друга, ни самого фюрера.
Потому что счастье – это эмоция, чувство, ощущение, а они иррациональны по своей сути. Эмоции же там, в будущем, у большинства людей отчего-то были в основном негативные. И этого он первое время просто не мог понять. Потому что будущее было невероятно, немыслимо, ошеломляюще богато и обустроено.
Валерий Иванович не знал, что один молодой, но весьма перспективный сотрудник НКВД, направленный в весьма необычную командировку, наряду с массой действительно ценнейшей и на текущий момент секретнейшей информации обратил внимания и на одну интересную, но на первый взгляд не слишком важную историю. Она заключалась в том, что во время некой вьетнамской войны, до которой от этого времени были ещё десятилетия и десятилетия (если она ещё вообще состоится), вьетнамцы предложили пленным американцам возможность отправлять письма на родину. С одним-единственным условием. В каждом письме они должны были написать несколько тёплых и добрых слов о Вьетнаме и его жителях. Нет, врать никто никого не заставлял. Не хотите – не пишите. Или пишите только о плохом и страшном. Но письма без тёплых слов просто не отправляли. Как и не отправляли письма, в которых эти слова были написаны формально. Как лозунги или штампы. «Цензоры» из числа вьетнамцев, знающих английский язык, следили за этим строго. Нужны были именно искренние слова. Честные. Прошедшие через душу. О чём угодно. О природе. О поварах и их усилиях сделать что-то вкусное из того скудного набора продуктов, который был здесь доступен. О чумазых, но весёлых детях, не унывающих под бомбёжками. О трудолюбии и самоотверженности вьетнамцев, которые сложно было не признать. Всего несколько искренних слов, которые ты найдёшь сам, – и твоё письмо уйдёт домой. А потом придёт ответ. И ты снова сможешь написать письмо домой, в котором снова будет несколько тёплых слов… А после освобождения и возвращения в США выяснилось, что девяносто процентов тех, кто участвовал в этой программе, не только не испытывали к вьетнамцам никаких негативных чувств, но и вообще изменили своё мировоззрение, которое сильно сдвинулось в сторону левых и социалистических идей. И продолжали придерживаться этих взглядов ещё годы и годы после возвращения из плена. Сами. Без принуждения. Потому что никто не сможет убедить человека в чём-то лучше его самого.
