Ум – это безумная обезьяна, несущаяся к пропасти. Причем мысль о том, что ум – это безумная обезьяна, несущаяся к пропасти, есть не что иное, как кокетливая попытка безумной обезьяны поправить прическу на пути к обрыву.
Никому не жалуйтесь, и все придет в норму.
Людям говорят, что они страдают, поскольку грешат. А на деле их учат грешить, чтобы оправдать их страдание.
Например, какие-нибудь гипсовые атланты, втроем держащие декоративный балкон – куда, что символично, даже нет выхода. Все в городе имеет такую природу. Финтифлюшки, завитушки, грим и пудра на разлагающейся личине греха. Ужас, конечно, не в самой этой вавилонской косметике, а в том, что рядом с ней все простое и настоящее начинает казаться убожеством и нищетой.
«то, что есть, никогда не исчезнет. То, чего нет, никогда не начнет быть»
Но на самом деле есть только один луч, проходящий сквозь все существующее, и все существующее и есть он. Тот, кто пишет Книгу Жизни, и тот, кто читает ее, и тот, о ком эта Книга рассказывает. И этот луч — я сам, потому что я не могу быть ничем иным. Я был им всегда и вечно им буду.
Бог умер. Ницше.
Ницше умер. Бог.
Оба вы педарасы. Vassya Pupkin.
Существование, сударь мой, это не выстрел из пушки. С чего вы взяли, что у него есть цель?
Как же так, — думал Т., — отчего так устроена душа? Почему мы за одну секунду проходим путь от ангела, ждущего, когда откроются райские врата, до блудливого демона, боящегося лишь одного — не допить чашу позорного наслаждения до дна, упустить из нее хотя бы каплю… И ведь самое страшное и поразительное, что никакого шва, никакой заметной границы между этими состояниями нет, и мы переходим от одного к другому так же легко и буднично, как из гостиной в столовую.
Какая-то у вас дикая книга получается, – сказал Т. – Начали за здравие, а кончили за упокой.
– Вот такая сейчас жизнь, – отозвался император
