Когда люди превращаются в агентов сухой экономической теории, а теперь еще и в пользователей цифровых технологий, когда любовь заключается в Тиндер и Гриндер, а встреча лицом к лицу становится операцией купли-продажи, то возникает «в чистом виде кошмар».
От превращения лица в экран и человека в пользователя стирается человечность — но не жертвы, не слабого, а сильного, то есть гонителя: он становится воплощением не просто зла, а абсолютного зла. В социальной сети всякий злодей автоматически, без промежуточных степеней — сатана. И эта абсолютизация ресентимента и есть сама по себе высшее зло как метафизическое, так и социальное.
Ресентимент — движущая сила не природных, а созданных человеком катастроф
В конечном счете это и есть «наномечта» — запуск в природе сложных необратимых процессов, так что инженер завтрашнего дня станет учеником чародея не по нерадивости или неведению, а сообразно замыслу (by design). Истинный замысел сегодня не в техническом господстве, а в его противоположности [34]
В конечном счете я думаю, что основная угроза, нависшая над будущим человечества, — это искушение гордыней. Роковая самоуверенность — полагать, будто техника, показавшая несостоятельность символических систем, сдерживавших в определенных рамках всегда возможный избыток действия, сумеет взять на себя роль этих систем при распространении действия не только на отношения между людьми, но и на природу
Зачем человечеству спасать себя, если в результате оно утратит душу?
Действительно, экологический кризис напрямую может привести к тому, что Андре Горц называл экофашизмом: когда моральный порядок навязывается во имя выживания. Но критика Прево показывает, что выживание любой ценой нас не устраивает, особенно если эта цена — отказ от фундаментальных ценностей, таких, как моральная автономия. Технические аспекты выживания от этического вопроса не отделить
В будущую катастрофу нельзя поверить. Осуществится — тогда ее признают возможной, но будет поздно. Это препятствие я попытался обойти, предложив совершить метафизическую революцию в нашем отношении к времени, которую назвал «просвещенным катастрофизмом» [31]
В нашем мире правит экономика — ее связь с грядущим устанавливается исключительно через изменение цен, предвосхищающих будущий дефицит. Вот почему так называемый энергетический кризис оказывается важнее климатической угрозы. Она слишком абстрактна. Даже зная, что катастрофа близка, мы не верим в то, что знаем
Из этого первоначального опыта автономизации действия по отношению к намерениям действующих лиц и родились, вероятно, священное, трагедия, религия и политика, то есть символические и реальные средства для удержания способности к действию в определенных пределах