очень довольна, но потом – тук, тук, тук – я съел у неё
очень довольна, но потом – тук, тук, тук – я съел у неё
лучший друг. Я хотел ответить, но папа не дал. Он попросил месье Бледура оставить нас в покое и сказал, что мы обойдёмся без него.
– Как хочешь, – сказал месье Бледур, – я же только хотел помочь, чтобы у твоего сына для разнообразия появилась хорошая отметка.
Папе это совсем не понравилось.
– Ну что ж, – сказал папа, – пожалуй, ты нам будешь полезен, я опишу тебя, Бледур. И начну я так: «Мой лучший друг – Бледур; он заносчив, ленив и глуп»
– Подлый жулик! Не хочу больше тебя видеть!
Когда Мари-Эдвиж побила все мои карты, она спросила, не хочу ли я сыграть ещё одну партию, взять реванш, но я ответил, что предпочёл бы поиграть во что-нибудь другое, потому что её игра слишком сложная. Я пошарил в большой коробке и на самом дне отыскал – угадайте что? – шашки! А я в шашках зверь! Чемпион!
– Будем играть в шашки! – закричал я.
– Хорошо! – сказала Мари-Эдвиж. – Только я играю белыми и начинаю.
Мы положили доску на траву, расставили шашки на доске, и Мари-Эдвиж начала. Я дал ей съесть две мои шашки, и Мари-Эдвиж была очень довольна, но потом – тук, тук, тук – я съел у неё три шашки.
Тогда Мари-Эдвиж взглянула на меня, покраснела, подбородок у неё задрожал, как будто она собиралась плакать, в глазах были слёзы, она встала, ударила ногой по доске и пошла в дом, крича:
Мари-Эдвиж живёт в соседнем доме; её родители – месье и мадам Куртеплак; у неё жёлтые волосы, розовые щёки, голубые глаза; она такая классная, хотя и девчонка. Я не часто её вижу, потому что месье и мадам Куртеплак не очень дружат с папой и мамой, а ещё потому, что Мари-Эдвиж страшно занята: у неё всё время уроки пианино и ещё куча всего
