Просто удивительно, как человеческое тело может изображать жизнь к удовлетворению всех окружающих, но не владельца тела.
Я знаю только, что люблю те книги, которые захватывают меня до одержимости... до потери ориентации. Я до сих пор, точно так же, как в детстве, считаю, что литература — чудесна. А также странна, поскольку она каким-то непостижимым образом живая. Истинная литература неподвластна попыткам ее анализировать
В юности она постоянно ходила с книгой на голове, вырабатывая осанку. Теперь она сама стала книгой, и все невысказанное, что хранилось в ней между строк, мешало спокойно спать по ночам.
Свобода — одно дело, но она никогда не ожидала, что станет одной из женщин, ведущих «беспорядочный образ жизни». Впрочем, она понимает, что и упорядоченности никогда не жаждала.
Чаще я лелею надежды, но в последнее время, даже после перемирия, не могу стряхнуть какое-то смутное отчаяние. Я, в общем-то, счастлива, но живу с этой колоссальной настороженностью. Я ее не понимаю. По большей части я как оглушенная.
Кажется, что война и не кончалась, хотя перемирие заключили уже два года назад. Войну выиграли. А мир проиграли.
Ужасно уродливый. Честное, открытое лицо, пристальный искренний взгляд. Слабый подбородок и необычная форма головы — словно сзади добавили места для дополнительных мозгов.
вот это, пронзительная красота обыденного, его прикончит. Он знал отчаяние, глубокое отчаяние, но оно ничтожно в сравнении с сегодняшним внезапным сияющим осознанием жизни, которая продолжается в прекрасном и проклятом неведении о нем, умирающем.
Он уже много недель не испытывал голода, но сейчас, похоже, возжаждал чего-нибудь, чего угодно — бесстыдно фиолетовых цветов, женских губ, сладкой мякоти инжира, пьянящего запаха розы.
случае, печаль. У нее глубокий взгляд.
Тут
