Доверие и глупость – близкие друзья. Но все слишком поздно это понимают.
* * *
Сомневаюсь, что она спит, и не думаю, что трехлетняя девочка может быть в порядке, услышав, что ее мама теперь на небесах.
Она крупнее, чем самец, и охотится только под покровом ночи.
Горе – странная штука. Оно смешивается с другими чувствами, которые никуда не деваются после смерти человека.
Шелтон – маленький городок. Все знают друг друга. Мы переодеваемся в футболки и шорты, стоит солнцу хоть на минуту выглянуть из-за туч, и толпимся на галечных пляжах, как делали скокомиши на протяжении многих веков. Мы не любим терять ни единой минуты лета, потому что знаем, что с конца сентября и до самой весны будем зарастать мхом.
Богатенькие приезжие из Сиэтла думают, что мы старомодны или вообще отстали от жизни.
Мысленно мы улыбаемся в ответ. Лучше быть старомодными, чем страдать от уныния, которое влечет за собой жизнь в большом городе.
Мы предпочитаем свой городок.
знаю, что ты был неверным, паршивым мужем. Моя дочь тебя простила, а я нет.
Я вспыхиваю. Я никогда не изменял Софи. Никогда. Ни разу.
А она изменяла. Она изменяла мне. Мне хочется закричать это прямо в лицо жирному, лысеющему бабуину. Но я сдерживаюсь. Я никогда не говорил Софи, что знаю о ее измене. От этого стало бы только хуже. Я боялся, к чему это могло привести. Если бы ей пришлось выбирать, то, возможно, любовь всей моей жизни выбрала бы вовсе не меня.
– Я никогда ей не изменял, – говорю я наконец. – Ни разу.
Но мои мысли невольно возвращаются к интрижке Софи. Интрижка. Боже, не выношу это слово. Оно облекает предательство в легкомысленную, привлекательную упаковку. Закрутить интрижку. Невинная интрижка. Заинтриговать. Интриганы.
Жертва интриги.
В глубине души я знал, что происходит, но не решался поговорить об этом с Софи. На работе я всегда прямолинеен: это помогает моей карьере. Но я не мог так вести себя с Софи. Мне так повезло, что она стала моей женой. Я так гордился. Рядом с ней я становился лучше, умнее, успешнее, даже привлекательнее. Поймите, Софи никогда не была эдаким трофеем или модным аксессуаром. Это я был аксессуаром, счастливчиком, которому досталась женщина, о которой другие могли лишь мечтать.
По правде говоря, я не хотел знать, что она делает и, если уж на то пошло, с кем она это делает. У меня в голове не укладывалось, что между нами есть другой мужчина. Я никогда не изменял Софи. Мог бы. Со мной заигрывали. Начальница, хоть она и не считается. Красотка, сидевшая рядом в закусочной в Хитроу. Девушка, поливавшая цветы у нас в здании, пока эту обязанность не переложили на сотрудников.
Измена Софи была подобна недиагностированному раку. Я чувствовал, что опухоль растет во мне, становится все больше и больше. Сначала она была размером с грецкий орех, потом с персик, потом с целую дыню, которая давила мне на ребра, напоминала, что мне нужно к врачу. Измена Софи была опухолью, которую я намеревался игнорировать до последнего вздоха. Я бы умер во сне. В блаженном неведении.
Сейчас самое время выкурить сигарету. Но я не курю. На работе я всегда немного завидовал коллегам-курильщикам, точнее – тому, как им удается выкроить немного времени, чтобы поразмышлять в одиночестве в середине рабочего дня. Они будто создали какое-то своеобразное прибежище на берегу Давамиша – мутной, зеленоватой речушки, впадающей в Пьюджет-саунд. Курильщики размышляют по дороге туда и обратно на работу. Они размышляют, стоя с сигаретой на грязном берегу.
Хорошее было время. Глядя на очки, я невольно начинаю вспоминать все то, за что я полюбил Софи, все то, что постепенно исчезло из нашей жизни. Наши отношения разладились еще до рождения Обри. Знаю, отчасти это моя вина. Я был занят. Мне казалось, что чем больше я вложу в работу, тем больше получу взамен. Идиот. У меня не оставалось времени на Софи. Брак, который был мне так дорог, начал трещать по швам. Софи пыталась уберечь нас от этой участи. Я помню. Она встречала меня долгими поцелуями. Писала мне, предлагая провести время вместе. Съездить куда-нибудь. Сходить в ресторан. Она находила отговорки, чтобы нам не приходилось иметь дело с ее родителями, точнее – чтобы я не пересекался с ними лишний раз.
Я был слеп, но она не отступала. Софи привыкла бороться. Она всегда заступалась за других и только потом за себя. Да, у нее были перепады настроения. Хотел бы я знать, насколько я виноват в ее депрессии.
Мы были судном, медленно идущим на дно. Я спал на диване почти половину времени. Мы никогда не произносили вслух слово «развод», но оно маячило над нами. Я все время задерживался на работе. Ходил куда-то с друзьями. Она делала то же самое. Помню, как я возвращался домой, и дом казался мне неуютным, как отельный номер.
А потом все изменилось.
Я вернулся с работы и обнаружил, что дом пропитался ароматом знаменитой лазаньи Софи. Знаменитой, потому что я не уставал нахваливать ее, когда разговор заходил о любимых блюдах.
Теперь, когда Софи не стало, я вспоминаю тот день – наше новое начало. Мы вместе посмеялись над тем, во что превратилась наша семья.
– Мне не нужен сосед по комнате, – сказала она.
– Мне тоже, – ответил я.
– Я устала быть одинокой, даже когда ты сидишь рядом со мной, Адам.
Она заплакала, и я обнял ее.
– Как мы дошли до такого? – сказал я.
– Все из-за меня, – сказала она. – Это моя вина. Все эти заботы навалились одна на другую, и я попросту отключилась.
– Я тоже виноват, – признал я. – С головой ушел в работу. Забыл, что действительно важно. Да, я виноват.
После ужина мы занялись любовью, и я всю ночь держал Софи в объятиях. Мы вновь нашли друг друга. Это наш второй шанс, думал я, а третий нам уже не понадобится.
Спустя месяц Софи разбудила меня рано утром. Она стояла рядом с кроватью, держа в руке тест на беременность. Я уже очень давно не видел ее такой счастливой.
– У нас будет ребенок.
– А? – я сел и надел очки.
– Ты станешь отцом, Адам.
