Вышло двадцать шесть человек, больше юношей. Девушек всего пять (правда, потом расчеты изменились: один юноша оказался девушкой, со впалой грудью и выбритой налысо головой). Всегда знал, что девчонки крепче стоят на земле и реже слетают с катушек.
Мелкие, пустяковые стычки возникали только по одной причине – чтобы избежать настоящего выяснения отношений. Как если бы человек раздражающе подковыривал канцелярской скрепкой там, где требовалось мужественно взрезать и этим исцелиться.
уже в зачаточном состоянии было известно, с чем нам придется столкнуться после рождения. Лиза — светлоглазый ангел, солнечный зайчик, луч, который — как ни закрывай рукой — всегда оказывается сверху. Я — тень, отчаянно желавшая спокойствия, тепла и нежности, но не умеющая дать ничего по своей природе: холодной, темной, призрачной. Плод любви и плод разочарований. Светлое и темное.
Еще он часто повторял, что проволока в темной комнате должна быть натянута струной, потому что за нее держатся читатели, нельзя ее ослаблять и закручивать узлами. Я-то все время ослабляю и закручиваю узлы. Будь я писателем, мои читатели ходили бы по темной комнате, натыкаясь друг на друга и бранясь. Даже сейчас сделал какой-то ненужный крюк. Хотя мысль была совсем простая: Сто пятая оставалась моей любимой метафорой в черновиках. Я думал о ней, порой представлял ее рядом, примерял на нее свою действительность. Но из этой действительности вычеркивал — хлоп, и все. Нельзя привязываться к любимым метафорам, потому что они могут ожить.
— У всего должен быть хороший конец. Даже если все умерли. Древние это понимали, а то, что пишется сейчас, — это вопль «Спасите!», когда ты вовсе не хочешь спастись, а хочешь просто поорать.
Семье Ярослава дали служебное жилье — квартиру, осыпающуюся на глазах от ветхости. Входили мы всегда осторожно, опасаясь хлопнуть дверью и остаться без стены.
