А хули. Жизнь прожить — не поле перейти. Не все коту творог, когда и мордой об порог.
Слово «ошарашен» прозвучало так, будто не было его родным, а только взятым напрокат. Казалось, он примеривался, подходит ли оно ему. Наверняка хотел сказать, что он «в ахуе», но решил, что разговор о стихах требует более высокого стиля.
Слово «ошарашен» прозвучало так, будто не было его родным, а только взятым напрокат. Казалось, он примеривался, подходит ли оно ему. Наверняка хотел сказать, что он «в ахуе», но решил, что разговор о стихах требует более высокого стиля.
У Киры было странное чувство, будто ее должны были казнить, но непонятно по каким причинам заменили казнь на каторгу и последующую ссылку. И следовало радоваться этому. Но радости не было. А был немой вопрос — почему же ее тогда не убили? Может, оно и к лучшему было бы. Раз — и все.
Олег
Живет человек своей привычной жизнью. Ссорится с женой по пустякам, ходит на постылую работу, напивается в выходные, и все крутится, как заезженная виниловая пластинка. Но кто-то вдруг берет и вырубает эту музыку. И наступает тишина. Тягостная, но целительная. И поневоле человек начинает прислушиваться к себе. Через боль. «Когда же я это все упустил, — утирая слезы, бормочет он. — Когда жизнь стала ненастоящей?»
И вспомнил, как давно, перед свадьбой, пришел он домой, а Кира ходила по дому в чалме из полотенца. Присел на диван, а она подошла, уселась ему на колени. И разговор он завел издалека, как только он умел. Пора, мол, тебе, Кирюха покреститься. Та в непонятках: зачем? И так хорошо. А он — надо так, мол, устроить, чтобы они не только на этом свете были вместе, но и на том. Он-то по-любому на тот свет раньше попадет — это к гадалке не ходи. Но он ее дождется. Только надо так, чтобы без динамо. Вот чего-чего, а динамо он не любит.
То, что Кира его не оставит одного на том свете, Серега не сомневался. Тут жизнь эта сучья его с дерьмом смешала. А там все будет по-другому. Только он и она.
Волгограде, где Кира прожила десять лет, простые люди выпивали по домам. По подворотням выпивали синяки и молодняк. В кабаки же ходили только состоятельные люди. Не было мест, где приличные люди могли пропустить рюмашку за небольшие деньги.
Не все коту творог — когда и мордой об порог.
В комнате, погруженной в сумерки, сидели трое. Силуэты их расплывались, как на акварельном рисунке, написанном по мокрому. Каждый думал о своем.
Ей казалось, что она лежит на дне глубокого колодца в темноте и холоде. Там наверху свет, жизнь и люди. Но выбираться наверх нет ни сил, ни желания.
