Итак, они должны были встретиться на станции “Курск”. Разговаривать долго-долго. И распрощаться, как им казалось, на непродолжительный срок. Но в той точке, где они сейчас оказались друг перед другом, ничем не связанные, незапутанные другими и собой, им уже никогда не быть.
поделаешь – актер и зритель так и останутся на своих местах, – но можно приказать актеру, чтобы играл лишь то, к чему он по-настоящему призван, а зрителю внушить, что как бы актер свою роль ни выполнял, особенно любоваться на него не стоит, так как все это до бесконечности далеко от того, для чего каждый из нас призван.
Я сказала, что еще легче поддаться совсем незаметно этому соблазну тщеславия, когда существует у человека досадная способность вечно смотреть на себя со стороны, ни на минуту не упускать себя из виду. Тут всегда как будто что-то на сцене происходит, где ты и актер, и зритель, которому нужно, чтобы актер играл хорошо и чтобы пьеса удалась.
– Я думаю, что это так у каждого художника, – сказал, улыбаясь мягко и светло, Лев Николаевич. – И с этим ничего не подела
Вы встретили бы кого-нибудь, наговорили бы про себя всякой всячины – и он бы приговорил Вас к смертной казни, как меня в тот памятный вечер (после свадьбы) М.С.[264]. Я ведь ничего не рассказывал про себя, только стихи читал, да песни пел, а он мне сказал – что один выход: самоубийство. Поверили бы Вы? Положим, он не надеялся, что я его послушаюсь. Но сказать – сказал и, главное, не разобравши, в чем дело.
