— Слушай, вытащи чашку из кармана. Она так торчит. Ты похож на ебанько.
Вся страна в тяжёлом положении. Мы под санкциями. Мы окружены. И поэтому должны сплотиться. Помочь друг другу. Иначе всем пизда. Понимаешь? К тому же есть принципы. Ты веришь в принципы? А в долг чести веришь?
Стояли ломоносные морозы.
— Не волнуйся, — сказал Бобровский. — Ты случайно не помнишь анекдот про трёхлапого и одноглазого пса?
— Нет. Расскажи.
— Я сам не помню. Хотел послушать.
Непонятно было, что им всем в конечном итоге надо кроме порева на стороне.
Потому что их много. В соседнем квартале они занимают целую пятиэтажку. И таких пятиэтажек знаешь сколько по городу? Даже если полиция задержит парочку этих вонючих, грязных козлоёбов, другие вернутся и сожгут мой магазин. А мне отрежут голову и пойдут играть ею на городской площади. Потом появится какая-нибудь бестолковая пизда в телевизоре и скажет, что я бывший нацист, травивший евреев в Аушвице, а эти милые люди всего лишь блюдут свои народные традиции. Ведь это их традиции — отрезать голову старику, изнасиловать ребёнка, сжечь живьём христианина, нет? Мы ведь должны уважать традиции других народов, — добавил Вилли ехидным голосом.
Дарю. У меня дома ещё такая есть. Это настоящая магия, еби её мать.
Расслабься. Вытяни руки вверх, подними, вытяни их.
Бобровский не мог расслабиться, но руки поднял. Это выглядело как сдача в плен.
— Выше. Голову назад. Откинь. Ноги на ширине плеч.
— Слушай.
— Что?
— Зачем это всё надо? — спросил Бобровский.
— Это специальная поза. Называется, э-э-э, блядь, забыл, как называется. Короче, ты подставляешься для космической энергии.
— Витя.
— Что, Лёша?
— Это бредятина какая-то.
— Никакая не бредятина, — сказал Телегин. — Там есть ещё поза силы, поза знаний, ещё какая-то поебота, точнее, не поебота, а дельная штука. Мне это помогло. Вот!
как в том анекдоте про одноглазого бесхвостого трёхлапого пса
Видишь, Настя, получается, мне никто не нужен, кроме тебя. Может, когда-нибудь это пройдёт, конечно, но, наверно, я раньше сойду с ума
