Сколько тебе лет, Унур? – спросил я, устав гадать.
– А? О… Мне пятнадцать, – ответил Унур. – А вам, господин жрец?
– Двадцать пять.
– Ого! Какой вы, оказывается, старый! А выглядите таким молодым!
Я всё ещё чувствовал на плече руку отца.
Это убивало меня.
осёл, умный зверь, молчал и не брыкался, глядя на Тархана, словно мышь на змею.
– Как вы с ним ловко! – восхищался тем временем какой-то толстяк, видимо, хозяин осла. – А у меня он всё время орёт и лягается!
Я вспомнил, что орать у Тархана можно только с разрешения и до тех пор, пока ему не наскучит, и невольно посочувствовал скотине.
Смертным и полным жажды жизни.
– Я понял, – медленно и задумчиво сказал я. – Он лишает веры.
– Чем же пахнет жизнь?
– Солью. Болью. Страхом. Теплом солнечного света и мимолётностью сгорающей свечи
Благодарность была удивительным явлением: не солнце, а греет, не еда, а насытит, не деньги, а всё равно дорога! И главное – всем по карману!
Благодарность была удивительным явлением: не солнце, а греет, не еда, а насытит, не деньги, а всё равно дорога!
Тархан отпихнул доброхота,
