Не думал он, что возвращение окажется столь болезненным, почти нестерпимым. Так долго запрещал он себе надежды и право на память, избегая безумия, и вот теперь… Безудержно, валом хлынули воспоминания, сметая на своем пути серые преграды запретов и ужас безвременья, горечь безликих лет заключения.
Мыслей не было. Даже не пытаясь подняться, Себастьян лежал на земле, кожей чувствуя ее материнское тепло, и впитывал, задыхаясь от блаженства, эту ошеломляющую красоту. Ах, если бы осталось хотя бы десять, хотя бы пять минут, чтобы налюбоваться всласть хрупкими творениями эфира, волшебными витражами… сквозь которые он различает уже нечто большее, чем может различить глаз живого.
Человек стал вселенной, а у вселенной не могло быть границ, не могло быть врагов, не могло быть ничего вне. Теперь это не бой – и даже не танец, как обычно. На ином, более глубоком слое восприятия это – рисунок: размашистые, легкие движения кисти оставляют размытый, будто плачущий след на влажной ткани реальности, рождая силуэты, добавляя блики, тут и там нанося нужные тени.
Это было творчество в чистом виде, в высшей его форме, не имеющее примесей чужеродных чувств – только бескорыстное желание самовыражения. В этот миг просветления человек становился чуть больше, нежели человек, – он становился творцом.
Начальная и конечная точки бытия слились воедино, и сущность его затопила сияющая пустота. Пустота родилась, и проступила изнутри, и разлилась по лицу, как река в половодье, разглаживая случайные морщинки.
Глаза ювелира были зелены и опасны. Настолько опасны, что тот сам едва ли подозревал об этом. Почти наверняка он не осознавал до конца, кем рожден, но наметанный взгляд лорда Эдварда немедленно оценил возможный потенциал полукровки.
Несмотря на идеальную правильность черт лица, походившего на слепок из охлажденного воска, несмотря на совершенство линий высокой, статной фигуры, находиться рядом с правителем было не по себе.
Красота должна быть приятна глазу и естественным образом внушать расположение. Внешняя безупречность лорда Эдварда скорее пугала.
Себастьяну впервые довелось встретить на своем пути человека столь высокого статуса. От правителя Ледума веяло силой, в которой крылось что-то противоестественное, нечеловеческое. Одним своим присутствием он устрашал. Чертовщина какая-то. Влияние энергетики алмазов? Врожденная авторитетность? Сложно сказать.
Сила таилась в самой его спокойной, расслабленной позе, в каждом движении пальцев, в легком наклоне головы. В молодости, которая длилась, кажется, целую вечность. Сейчас не самый подходящий момент, чтобы хорошенько поразмыслить над этой загадкой, но нечто в этом человеке было не так. Нечто очень важное.
И самое главное – глаза. Глаза человека не современного мира, человека, видевшего многое из того, что существует ныне, и многое, успевшее кануть в небытие. Себастьян был не робкого десятка, но и он невольно вздрогнул, когда случайно заглянул в них, открыв дверь. Холодные и темные, полные ворвавшегося в ночь ветра, они зримо напоминали долгую зимнюю полночь и заставляли застывать.
Себастьян задержался на минуту, залюбовавшись пейзажем, который нечасто теперь встретишь в городах. Цветы сливы, первые цветы, появляющиеся накануне весны, густо усыпали черные морщинистые ветви. Нежные бело-розовые звездочки… Такой трогательный контраст! Особенно радовали краски после долгой бесцветной зимы. Воздух полнился тонким, едва уловимым ароматом удивительного растения, такого хрупкого, деликатного – и одновременно стойкого к самым сильным морозам.
Слива цвела уже почти неделю и отходила: большая часть лепестков успела осыпаться. Ступени, ведущие к двери, укрылись яркой и чистой ажурной накидкой, не примятой ничьими шагами. Однако на ветках все еще красовались и тугие завязи, и нежные бутоны, плотно сомкнутые и трогательно полураскрытые, и пышные цветы в пору полного цветения, и, наконец, увядающие, которые готовились к своему первому и одновременно последнему полету.
Все стадии жизни соседствовали здесь, напоминая про ее быстротечность. Но это был не конец – совсем скоро на месте цветов, напоминая людям о надежде, появятся крохотные зеленые плоды. Смерть лишь запускала новый цикл.
На верхних ветвях дерева таились маленькие птицы, радостным щебетанием приветствовавшие день. Их крылья будто были вышиты разноцветными шелковыми нитями, а мелодичные голоса встревожили и взволновали Себастьяна, напоминая о чем-то волшебном, несбыточном. Какое приятное место. Дерево с птицами представлялось солнечным пятном на черно-сером фоне города.
Небо Ледума, в этот час похожее на черное лакированное дерево, треснуло с восточного края, и в разломы густо потекло утро. Золотистое сияние постепенно разливалось по улицам, освещая неохотно просыпающийся город. Мрачная, ненастная ночь распустилась удивительно светлым цветком рассвета.
На лице Кристофера появилось мечтательное и горделивое выражение: что ни говори, а то был высококлассный коньяк, семи лет выдержки в старых дубовых бочках. Он обладал богатым и сложным букетом. Сперва явственно различались нежнейшие фруктовые нотки: виноград, за ним яблоки, персики. Затем цветочные: фиалки, липовый цвет, левкой. Развитие аромата, третья его волна, радовало знатока еще сильнее: теперь проступали легкие тона лесных орехов, кураги и инжира, обещая полноту и незабываемую глубину вкуса…