– У многих мертвы отцы, Электра.
Примерно то же самое я бросила когда-то Клитемнестре. Выплюнула тот же упрек: многие матери теряют дочерей, такое сплошь и рядом случается, так почему для нее смысл жизни свелся к мести?
Женщину, что шла за ним тогда, погребли. Мне не сообщили, отчего она умерла. А как хотелось бы с ней побеседовать, послушать, может быть, рассказы об отце. Рабы говорят, это троянская царевна. Повезло же ей – стала избранницей царя, величайшего в Греции, который привез ее сюда, во дворец, не менее прекрасный, наверное, чем у нее на родине. Нет, прекраснее. Какими бы Троя ни обладала сокровищами, а у Микен был Агамемнон. И у нее был Агамемнон, пусть недолго.
– К чему притворяться, что тебя это волнует? Когда ты в последний раз хоть в сторону его глядела? Надо же, ты помнишь о его существовании! А то живых своих детей как будто и не замечала.
Она вздрагивает, как от пощечины. Хотелось бы мне эту пощечину дать. Хотелось бы набраться смелости.
– Она ведь сестрой твоей была. – Теперь ее голос чуть слышен. – Он сестру твою убил.
Фыркаю. И, извернувшись, пытаюсь снова обойти ее, но опять она встает на пути.
– Дети умирают каждый день, – говорю. – Сколько скорбящих матерей породила война? Но они ведь не восстают и не мстят. Так почему твоя трагедия особенна? По-моему, нет разницы.
– Нет разницы? Твой отец перерезал горло собственной дочери, а по-твоему, нет разницы?
Как скоро она сыплет словами. И впрямь утратила равновесие, чуть ли не впервые на моей памяти.
– Он принес Ифигению в жертву. Боги порой требуют тяжкой платы, и вносить ее – почетно. Чего, интересно, они захотят от тебя во искупление содеянного? Если оно вообще возможно.
– Неужто тебе все равно? Сестра твоя убита, брат пропал, а тебе все равно? Да может ли такое быть?
Эгисф следует за мной, источая недовольство, но мне до его чувств дела нет.
Устроить похороны отца – вот и все, что я могу сделать для Электры.
Он может заявлять о справедливости, но топором не взмахивал. Я взмахнула, никто другой, и это всем здесь известно.
Понимаю, что мне их одобрение не нужно. Не волнуют меня их суждения. Уверенно и не спеша перевожу взгляд от одного лица к другому. Некому здесь бросать нам вызов. Они слабы, а мы сильны. Между нами – труп предводителя греческого войска, и пал он от моей руки.
Бережно закрываю Кассандре глаза, большим пальцем приглаживая веки. Ладонь обдает ее теплым дыханием. И, не позволив руке дрогнуть, лезвием рассекаю ей горло. Все кончено, от слез плывет в глазах, а тело Кассандры, прислонившись ко мне, оседает, но я не отпускаю ее, держу на коленях, как когда-то – спящих дочерей. Держу, хоть подол уже вымок в теплой крови. С нежностью глажу Кассандру по голове, и темные кудри ее струятся сквозь пальцы, будто она забылась просто сладкой дремой – так обнимала я в последний раз и Ифигению.
Она призрак Трои, уроженка иного мира, погибшего в огне, обращенного в пепел. Ифигения, лишенная жизни, бродит по темным недрам земли. Электра заходится криком от ярости, тоски и боли, которую я не могу исцелить, не знаю, с чего начать даже. Но вот благодеяние, мне посильное. Избавление от мук, мне подвластное.
Я направляю ее руку, и она качает головой, но лишь слегка. Заношу нож над собственной грудью – и пульс трепещет под острием готового к удару клинка, – а другой рукой все сжимаю в мольбе ее колено.
– Нет, – говорит она с дрожью в голосе.
И отдергивает руку.
Скручиваю край ее подола в кулаке. Он влажный после ванны, где в отчаянных судорогах барахтался напоследок Агамемнон. Она убила главу всей Греции, предводителя флота из тысячи кораблей, так долго заполонявшего троянский берег. А с женщиной и подавно не убоится покончить.
От знакомой, монотонной боли ноет голова. Увечью этому зажить не дадут, вечно зиять рваной ране, которую неумолимый Аполлон вскрывает вновь и вновь, насилуя мой разум. Ищу способ показать ей это, объяснить. Мне бы просто прекратить эту муку. Клитемнестра добра, уверяла Елена. Из последних сил надеюсь, что так и есть.
Она взяла с собой нож. Жизнь цареубийцы ненадежна, судьба ее висит на волоске, как и моя. Она постоит за себя, сумеет дать бой, свирепа, как оскаленная львица на каменной рукояти ножа.