Она попросту вписывается в обстановку по законам природы, как зверь, зимой меняющий шерсть. Тысячи таких, как фрейлейн Шрёдер, сейчас приноравливаются к новым обстоятельствам. В конце концов, правительства приходят и уходят, а они обречены жить в этом городе.
– «Nie Wieder Krieg!»[24]– выкрикивал он, поднимая одну из них за уголок обложки с таким отвращением, будто в руках у него омерзительная рептилия.
Когда стемнело, одна девушка запела. Это была русская песня, и, как обычно, в ней слышалась грусть.
.
Салли засмеялась.
– Сегодня я специально не покрасила ногти на ногах.
– Черт возьми, Салли! Неужели ты их красишь?
– Да, конечно.
– Но зачем, скажи на милость? Я имею в виду, никто… – Я поправил себя. – Ведь мало кто может оценить их.
Салли улыбалась одной из своих обезоруживающих улыбок.
– Я знаю, дорогой. Но я себя ощущаю суперчувственной.
Она никогда не пьянела, но иногда у нее были такие ужасные глаза, словно их вскипятили.
Если хочешь, поезжай на трамвае, – сказал герр Бернштейн. – Я не хочу, чтобы они забросали камнями мою красивую машину.
– А если они начнут бросать камни в меня? – добродушно спросила фрау Бернштейн.
– Ну, это совсем другое дело. Если они будут бросать камни в тебя, я куплю тебе пластырь. Это будет стоить гроши. Но если они начнут бросать камни в машину, это мне обойдется, вероятно, в пятьсот марок.
Светит солнце, а десятки моих друзей – мои ученики из рабочей школы, мужчины и женщины, которых я встречал в организации, в тюрьмах; возможно, их уже нет в живых.
Иногда он наклоняется к окну и в мрачном оцепенении печально вглядывается в здание или сквер, словно желая запечатлеть их в своей памяти, сказать им «прощайте».
– Ну, я-то знаю, что мы победим, – нетерпеливо восклицает он, – но этого недостаточно! – И бьет кулаком по столу. – Должна пролиться кровь!
Девушка поощрительно гладит его по руке. Она пытается уговорить его пойти домой.
– Ну конечно, прольется, дорогой, – воркующим голосом поддакивает она. – Фюрер обещал в нашей программе.
– Куда они побегут? Здесь им плохо. Дома – еще хуже. Большинство это знает.
– Но разве не существует естественного стремления к свободе?
– Да, вы правы. Но мальчики скоро утрачивают его. Система способствует этому. Думаю, у немцев этот инстинкт никогда не бывает сильным.
