К тому времени Коко снова считалась гордостью Франции, все повторяли фразу Андре Мальро: «ХХ век во Франции – это Шанель, Пикассо, Де Голль». Ну, или в другом порядке.
– Она для меня тоже… помнишь, когда не стало Ириба, я онемела на несколько дней. От горя и ужаса. Мися возилась со мной как с ребенком, укачивала, кормила с ложечки. Ну, и когда погиб Бой, она просто поделилась со мной своей силой. Моя дружба с Дягилевым – это тоже Мися, только благодаря ей, – ну, в общем, ты сам все понимаешь, Поль. В общем, если бы не Мися, я бы умерла полной дурой.
Но было и то, чего я боялся, – снисходительные насмешки, намеки на сотрудничество мадемуазель с нацистами, фразы о «неженственном возрасте» и «сельском кладбище платьев».
Мы с Еленой и с Лифарем продолжали рассматривать коромандельские ширмы: кроме тех, что стояли у основания лестницы, три или четыре располагались вдоль стен, на них были птицы и драконы, камелии.
Парижская сцена моды в отсутствие мадемуазель была плотно занята молодыми мужчинами: Юберу де Живанши, например, не было и тридцати, Диор и Бальман – сорокалетние, в расцвете сил. Сейчас они на вершине славы. Что сможет противопоставить мадемуазель, какие идеи она способна предложить капризному Парижу? В этом году ей исполнится семьдесят два, почти десятилетие она провела среди гор и цветов, общаясь с гипсовыми львами из собственного сада.
китайские лаковые ширмы, выставленные у подножия знаменитой «зеркальной лестницы», они смотрелись как сказочные ворота в другое пространство. Я видел их еще до войны и помнил, что Коко прямо-таки поклоняется им – их у нее было, думаю, штук тридцать разных
«Лифарь прав, – поняла Мися. – Коллекционирование рукописей захватило Дяга. Письма Пушкина! Он купил их у овдовевшего мужа внучки поэта, Дяг потратил на это все свои деньги».
