каретами и бричками, мимо разрушенного каменного моста и толпы зевак, таращившихся на него. Я туда и не смотрел почти: малейшее слово Ангелины, трепет ее ресниц, игра ее уст были для меня куда важнее, чем каменные глыбы, подставлявшие свои плечи конгрегации льдин.
Парковые аллеи… утоптанная, податливая земля… и вот — шорох опавших листьев под конскими копытами. Марево в воздухе, исполинские голые деревья, густо обсаженные вороньими гнездами, пожухшая трава на лужайках с белыми островками подтаявшего снега — все проплывало мимо меня, словно во сне.
Лишь как-то вскользь, почти равнодушно Ангелина вспомнила о докторе Савиоли.
— Теперь, когда лихо миновало, — сказала она с очаровательной непринужденностью, — и я знаю, что он поправляется, вся эта история, что со мной случилась, кажется мне такой невыносимо скучной... Я хочу опять всему радоваться, закрыть глаза, нырнуть в яркий омут жизни… Думаю, все женщины такие. Только в этом не признаются. Или настолько глупы, что и сами того не знают. Не так ли? — Моих ответов она даже не слушала. — А вообще, мне женщины неинтересны. Не воспринимайте, конечно, мои слова как лесть, но на самом деле присутствие симпатичного мужчины милее самого интересного разговора с мудрой дамой. По гамбургскому счету, все эти разговоры — просто вздор. Если повезет — о нарядах, но мода вовсе не так уже часто меняется. Ах, не правда ли, у меня ветер в голове? — спросила она вдруг так кокетливо, что я, захваченный ее обаянием, еле удержался, чтобы не поцеловать ее. — Скажите, что я права! Ветер — и ставни хлопают!
Она еще ближе придвинулась, еще теснее прижалась ко мне.
Мы миновали аллею и ехали теперь мимо парка с деревьями, напомнившими мне торсы неведомых чудовищ, обезглавленных и четвертованных.
На скамейках, греясь на солнце, сидели люди. Они смотрели нам вслед и шептались.
Мы молчали, каждый — в своих мыслях. «Ангелина совсем другая, — думал я, — ничуть не похожа на ту, какой я ее себе представил. Будто только сегодня я пригляделся к ней… да разве же это та самая дама, искавшая моего утешения в соборе?»
Я не мог оторвать глаз от ее полураскрытого рта.
Она все еще не говорила ни слова. Казалось, перед ней проносились какие-то картины.
— Знаете, сударыня…
Экипаж покатил по сырому лугу. Повеяло ароматом талой земли
Я не сплю и не бодрствую, и в полудреме в душе моей пережитое мешается с прочитанным и услышанным — будто речушки разной степени чистоты сходятся в главном мощном потоке.
Я не сплю и не бодрствую, и в полудреме в душе моей пережитое мешается с прочитанным и услышанным — будто речушки разной степени чистоты сходятся в главном мощном потоке
