– А ты хотел бы умереть здесь? – спросил я, краем глаза поглядывая на кузена.
– Боже, – глухо усмехнулся Франсуа, отложив рисование. – Ты позер, Этьен.
Я пожал плечами.
– Вы все задумываетесь о красивой смерти, когда уже поздно, – продолжил я. – Когда вы уже скучный обрюзгший старик, окруженный сердобольными сиделками. Уже слишком поздно, время истекло, и шанс уйти красиво выпадает лишь раз, и то не всем. Я презираю осторожность, которая губит вкус жизни. Нет, Франс, не смотри на меня так! Я совершенно серьезно! Именно смерть и дает нам вкус жизни. Уходить надо на высокой ноте. Клеймите меня безумцем или романтиком, если вам так угодно. Я не мог бы жить здесь – ласковый запах чарующих дурманов и пряностей лишь усыпляет, прежде чем Алжир покажет свои клыки. Нет, я точно не смог бы здесь жить, но с удовольствием умер бы тут
Мне нравится Алжир, но боюсь, он мне не по зубам, – произнес я, на самом деле польстившись на внимание кузена.
Разогнувшись, я встретился с настороженным взглядом отца.
– Тебе стоит согреться, – произнес отец, протягивая белый платок.
– Благодарю, но мне не холодно, – ответил я, утерев нос.
– Тебе напомнить, как много людей из нашей родословной умерли от холодов? – спросил отец.
– Мне на ум приходит намного больше случаев отравлений. Ну, и конечно же, мое любимое – смерть, безусловно, насильственная, а убийца так и не был найден, – протянул я, вероятно, более мечтательно, нежели стоило.
– А еще детоубийство, – добавил отец.
– Ну, это ты совсем далеко взял, что за темные века? – усмехнулся я и все же окликнул мимо проходящую служанку и распорядился, чтобы мне приготовили горячую ванну.
– Помнится, ты же с раннего детства зачитывался этими жуткими книжками из мрачных веков, любовно разглядывая жутких чудищ, – размышлял вслух кузен, и мои губы сами собой разошлись в довольной улыбке.
– Все так, кузен, – согласно кивнул я.
– И при всей этой страсти к чудовищному и безобразному ты отказался ехать со мной и дядей в гости к господам де Боше, – Франсуа всплеснул руками.
Я рассмеялся, помня, разумеется, какие же страхолюдские дочери у месье де Боше, и мне стало несколько досадно, что сам так и не нашел возможности сострить на этот счет.
После обеда мы проводили время вместе в его кабинете. Отец разбирал письма и бумаги, а я, будучи от природы неспособным попросту вести какое-либо дело, полулежал в кресле, закинув ноги на один подлокотник, а голову опустив на другой.
– А вот ты зачем вообще сунулся на мой утес?
– Да виды отсюда хорошие, должно быть, – ответил я, пожав плечами.
Разноглазый отшельник наградил мой ответ довольным оскалом, а после и хриплым смешком.
– И как виды? – посмеявшись, спросил Жан.
Я подался вперед, стараясь заглянуть в одно из крохотных окошек. Бесполезно. Мои плечи тяжело опустились.
– Ну, сказать по правде, не видно ни черта, – раздосадованно вздохнул я.
Он – существо иного порядка, нежели те, кто заперты у меня в подвале! Даже больше – нежели те, кто бродят по земле или, возможно, когда-либо бродили! Каждый раз, когда мне приходится слушать о человеке, о венце творения, в моих ушах стоит этот лай, с которым он смеялся надо мной!
оставлю тебя наедине с твоими демонами, а меня ждут мои.
пускай забвение сожрет былое
