Иное осмысление аскезы в начале XX века в литературной эссеистике — идеал «нежных» аскетов (по выражению В. В. Розанова [12]). Самым известным представителем этого типа, конечно, стал еще в XIX веке старец Зосима Ф. М. Достоевского. Его антипод отец Ферапонт — резкий и неспособный к общению. В противоположность аскетам «с зажатыми зубами» вроде Ферапонта, пишет Розанов, «<нежные аскеты>, совлекши с себя плоть, любят однако плоть и плотское; не убегают в пустыню, а бегут к людям; а если и удаляются в пустыню — ласкают львов, вынимают занозы из медведя, не могут оторвать взгляда от звезд» [13]. Аскеза в этой «теплой» перспективе не может сама себя определять, она не самодостаточная. Она интересным образом нуждается в изобилии, в изобилии, телесно выражающемся.
Свои мысли о поедании живых существ человеком Сорокин сформулировал так:
Мысль, которая наиболее часто посещает меня в последнее время: насколько отвратительно, что люди едят животных. Ведь более естественно есть людей: животные — это абсолютно невинные создания, наши младшие братья. Для меня животные — это промежуток между ангелами и людьми. Между тем, единственное, что люди делают с животными, — жрут их и дрессируют. Хотя они даны нам совсем для другого: чтобы мы не забыли, что такое открытое сердце или, там, чистый порыв. Для меня есть людей не жалко, а есть животных — в этом есть что-то извращенное, на самом деле, от чего люди никак не могут освободиться. Проблема каннибализма… Меня не так шокирует каннибализм, как выращивание животных на убой. Это просто как-то глупо растить тело, чтобы сожрать его. Причем тело существа доверчивого, у которого нет выбора
дионисийско-христологической модели самопожертвования п