В Махачкале можно было встретить и порок, и добродетель, которые не таились, а бросались в глаза при первой встрече. А в селе и порок, и добродетель ходили под буркой, и, чтобы отличить одно от другого, нужно было ждать, когда что-нибудь произойдет. В селе все были похожи, все вели себя одинаково. Даже бурки для всех валял один мастер.
Дверь в пекарню снова открылась, хвост ветра дотянулся до огня в печи. Но не то место ветер нашел, чтобы спрятаться. Огонь быстро откусил ему хвост.
И те и другие будут неправы в том, что уходят в сторону от Бога. Разве есть разница, вправо идти или влево, раз все равно идешь той же дорогой, которой идет шайтан?
Такие женщины – соль, но они ушли из нашей воды, сделав ее пресной. Лишь иногда Дагестан снова рождает их. Но несут они своим рождением теперь только дурное. Времена поменялись, и таким временам соль больше не нужна. Все хотят жить сладко.
Один сделает первый шаг, за ним все другие бегут. Нужно добиться только, чтобы этот шаг был сделан в правильную сторону.
Чтобы до них докричаться, всегда надо что-то взорвать. По-другому они волю народа слышать не хотят.
Чему так может радоваться в этой жизни сумасшедший? И почему мы – несумасшедшие – не умеем так радоваться ей?
А теперь я очень хорошо понимаю: злу если суждено родиться, оно придет не с чужой стороны, а вырастет в нашем собственном доме и даже камень сгодится для его корней.
У нас говорили, что шайтан касается таких детей при рождении. Но советская власть учитывала всех детей поголовно. Рожденные дети уже не принадлежали родителям, они принадлежали государству, и власть строго спрашивала за каждого, даже за такого – к которому прикоснулся шайтан.
Но там, где нет справедливости, людей испокон веков не спрашивали об их желаниях. Не спрашивали тогда, не спросят и сейчас.
