Настоящая феминистка не заботится о таких вещах, как форма тела, стройность или привлекательность для гетеронормативных цис-мужчин, и ее это тоже не заботило, но ей было важно нравиться самой себе. У каждого человека есть представления о себе, есть видение себя, и ее восприятие никто ей не навязывал, но теперь, проводя дни в одиночестве, она чувствовала, что ей важно быть сексапильной.
Сколько поколений женщин ради этой любви отказались от самих себя? Скольким женщинам катастрофически не хватало времени, пока мужчины не знали, что делать со своим? И что за подлый трюк – называть их за это святыми и бескорыстными.
Я могу колоть орехи вагиной!
что может быть невероятнее, чем вытолкнуть маленького человечка из маленькой дырочки между ног или позволить незнакомцу в халате и маске разрезать вам живот и вытащить из него хнычущего окровавленного младенца? Обе эти мысли кажутся совершенно абсурдными, в них нельзя поверить, но нельзя и отрицать, потому что дети появляются именно так и такова фактическая реальность».
Она научилась отличать матерей по особенному взгляду, в котором читались не только усталость и скука, но и нечто большее. Как будто матери смотрели на что-то ими потерянное и уже не могли понять, что же это было.
Она не хотела становиться одной из женщин, больных чем-то, женщин, на которых обращены недоверчивые взгляды искоса. Насколько проще было тем, у кого было два понятных синяка под глазами, или простая и очевидная болезнь, или рана, или сломанная кость – что-то ясное и объяснимое, что-то, что можно предъявить в ответ на вопрос, что случилось. На что можно указать и воскликнуть: вот причина всех бед!
Каждая девочка зажигает в себе огонь. Поддерживает его, ухаживает за ним. Защищает любой ценой. Не позволяет пламени разгораться слишком ярко, потому что для девушки это неприлично. Никому о нем не рассказывает, но помогает ему гореть. Смотрит в глаза другим девушкам, видит, как там мерцают их костры, заговорщически кивает, но никогда не говорит вслух о почти невыносимой жаре, грозящей перерасти в пожар.
Сколько поколений женщин ради этой любви отказались от самих себя? Скольким женщинам катастрофически не хватало времени, пока мужчины не знали, что делать со своим? И что за подлый трюк – называть их за это святыми и бескорыстными. Как гадко хвалить женщин за то, что они отказались от мечты.
Она становится лучше как мать, потому что становится лучше как собака! Собакам не нужно работать. Собак не волнует искусство. Почему это раньше не приходило ей в голову?
Ей нравилось быть собакой, потому что собаке можно лаять и рычать, и не нужно оправдываться. Можно сколько угодно бегать. Можно не становиться никем: быть только телом, инстинктом и стремлением
Сколько поколений женщин ради этой любви отказались от самих себя? Скольким женщинам катастрофически не хватало времени, пока мужчины не знали, что делать со своим? И что за подлый трюк – называть их за это святыми и бескорыстными. Как гадко хвалить женщин за то, что они отказались от мечты.