Странно, но как-то само собой, что из его великого пятикнижия загадочным образом читаю по порядку.

"Преступление и наказание"
"Идиот"
"Бесы"
"Подросток"
"Братья Карамазовы"

Причем, "Б.К." начинала, но забросила, как что-то толкнуло. В общем, до этого самым нелюбимым романом из пятерки у меня было "Пин". Сейчас "Бесы". Начинается роман как сатирический памфлет, оказывается, ФМ мог юморить (это было очень даже интересно читать), потом драма с трагедью. Не понравилось, что уделено слишком много внимания в общем-то проходным персонажам, таким как папаша Верховенский, а очень интересные, важные моменты, частенько связанные с героинями, прописаны мимоходом, автопробегом. Хм!

Буквально все персонажи, когда открывали рот, напоминали помешанных в той или иной степени. Потом, конечно, ближе к финалу ФМ выкатил основную идею, что все эти бунтовщики отцы-либералы и дети-нигилисты - бесноватые, одержимые бесом, иначе мол не вели бы либеральных речей и террора по подрыву гос. устоев. Причем так грубо прописал, прям в лоб, прям в рот запихал разжеванное, не ожидала, честно. Вот не люблю Толстого, но он - великий мастер писать просто жизнь, без всякого разжеванного моралите. Читатель своим умом должен приходить к тому или иному выводу.

Что еще поразило. Те, кто у власти, все это общество - они ведь точно такие же, одержимые бесами, мерзавцы. Но ФМ об этом умалчивает, выставляя всех этих зажравшихся господ - жертвами. Можно подумать, на Руси, благодаря всем им, была благодать. Ага, ну да, хаха. Все они - бесноватые. Все слои общества были больны, и существовало страшное неблагополучие, несправедливость, и народ бедствовал.

И еще важный момент. ФМ, конечно, сам подвергся гражданской казни и побывал на каторге за то, что состоял во всех этих вольнодумских кружках, но его прихватили в самом начале предполагаемой карьеры революционера, и он на фоне тюрьмы и каторги ударился в христосанутость. Впрочем, это ладно, блин. Любой имеет право пересмотреть жизненные взгляды и установки. Однако, есть у него в "Б" персонаж, некий Шатов, который тоже разочаровался, ушел от движения, уверовал в бога, но не побежал доносить на бывших товарищей, хотя и раздумывал над этим. Однако ж, нет. А ФМ этим своим романом фактически настучал в какой-то мере. Ну, не уважаю я людей, которые начинают страстно обличать, когда сами замараны-с по самые ягодицы. Твое дело теперь - сторона, Федя.

Ну, и о Ставрогине нельзя не написать. Марти-сью приветственно машет нам из наследия ФМ. Красавец, шизофреник, педофил, дамы любят поголовно, мужчины тоже и прям-таки и говорят ему: "Вы же знаете, что для меня значили, и продолжаете значить и все такое". Гомосаспенс для современного читателя налицо, должна заметить. В общем, он - этакий обаятельный, страдающий мерзавец-мажор, от скуки творящий мерзости, и тут же страдающий, и слабак, в общем-то, и не надо ему всей этой любви. Сам-то он любить даже себя не может, но хочет. И в этом его самая главная беда и страдание. Ах, да! Еще безусловный мазохист. Когда его все-таки накрыло после самоубийства растленной девочки, то непременно захотелось обнародовать случившееся. Самоистязания, исповеди ему было недостаточно. Нужно было, чтобы непременно унизиться, опуститься в глазах общество, стать изгоем, парией. Но что самое интересное, благодаря харизме и высокому положению, ему бы простили и даже оправдали. И после этого ФМ выставляет жертвами мерзавцев из правящего класса, ага. Ну, а сынок Верховенский вообще всех победил, так как выстроил все злодейства романа заради Николая Ставрогина.

"— Ставрогин, вы красавец! — вскричал Петр Степанович почти в упоении. — Знаете ли, что вы красавец! В вас всего дороже то, что вы иногда про это не знаете. О, я вас изучил! Я на вас часто сбоку, из угла гляжу! В вас даже есть простодушие и наивность, знаете ли вы это? Еще есть, есть! Вы, должно быть, страдаете, и страдаете искренно, от того простодушия. Я люблю красоту. Я нигилист, но люблю красоту. Разве нигилисты красоту не любят? Они только идолов не любят, ну а я люблю идола! Вы мой идол! Вы никого не оскорбляете, и вас все ненавидят; вы смотрите всем ровней, и вас все боятся, это хорошо. К вам никто не подойдет вас потрепать по плечу. Вы ужасный аристократ. Аристократ, когда идет в демократию, обаятелен! Вам ничего не значит пожертовать жизнью, и своею и чужою. Вы именно таков, какого надо. Мне, мне именно такого надо, как вы. Я никого, кроме вас, не знаю. Вы предводитель, вы солнце, а я ваш червяк...
Он вдруг поцеловал у него руку. Холод прошел по спине Ставрогина, и он в испуге вырвал свою руку. Они остановились.
— Помешанный! — прошептал Ставрогин.
— Может, и брежу, может, и брежу! — подхватил тот скороговоркой, — но я выдумал первый шаг. Никогда Шигалеву не выдумать первый шаг. Много Шигалевых! Но один, один только человек в России изобрел первый шаг и знает, как его сделать. Этот человек я. Что вы глядите на меня? Мне вы, вы надобны, без вас я нуль. Без вас я муха, идея в стклянке, Колумб без Америки.
Ставрогин стоял и пристально глядел в его безумные глаза."

И самое главное, за что ставлю жирный минус роману.

"— Теперь прочитайте мне еще одно место... о свиньях, — произнес он вдруг.
— Чего-с? — испугалась ужасно Софья Матвеевна.
— О свиньях... это тут же... я помню, бесы вошли в свиней и все потонули. Прочтите мне это непременно; я вам после скажу, для чего. Я припомнить хочу буквально. Мне надо буквально.
Софья Матвеевна знала Евангелие хорошо и тотчас отыскала от Луки то самое место, которое я и выставил эпиграфом к моей хронике. Приведу его здесь опять:
«Тут же на горе паслось большое стадо свиней, и бесы просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло. Пастухи, увидя происшедшее, побежали и рассказали в городе и в селениях. И вышли видеть происшедшее и, пришедши к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисусовых, одетого и в здравом уме, и ужаснулись. Видевшие же рассказали им, как исцелился бесновавшийся».
— Друг мой, — произнес Степан Трофимович в большом волнении, — ... это чудесное и... необыкновенное место было мне всю жизнь камнем преткновения... так что я это место еще с детства упомнил. Теперь же мне пришла одна мысль... Мне ужасно много приходит теперь мыслей: видите, это точь-в-точь как наша Россия. Эти бесы, выходящие из больного и входящие в свиней, — это все язвы, все миазмы, вся нечистота, все бесы и все бесенята, накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России, за века, за века! Но великая мысль и великая воля осенят ее свыше, как и того безумного бесноватого, и выйдут все эти бесы, вся нечистота, вся эта мерзость, загноившаяся на поверхности... и сами будут проситься войти в свиней. Да и вошли уже, может быть! Это мы, мы и те, и Петруша... и я, может быть, первый, во главе, и мы бросимся, безумные и взбесившиеся, со скалы в море и все потонем, и туда нам дорога, потому что нас только на это ведь и хватит. Но больной исцелится и «сядет у ног Иисусовых»... и будут все глядеть с изумлением..."

Не бесноватость, не сумасшествие понуждают людей совершать неблаговидные поступки, творить мерзости. Это слишком простое, легкое объяснение, фактически индульгенция. Но ФМ именно к этому выводу и привел в финале. Однако человек сам делает выбор, сам ответственен за совершенное. Сам, сам, сам.