Романтики считали, что великое искусство сродни героизму: в обоих случаях речь идет о прорыве, выходе за пределы. Вслед за ними и приверженцы модернизма стали требовать от всякого шедевра экстремальности: предсмертного откровения, пророчества — или того и другого одновременно. Вальтер Беньямин выступил с характерно модернистским суждением, отметив (применительно к творчеству Пруста), что «все великие произведения литературы создают вид или его разрушают» [18]. Скольких бы предшественников ни числило за собой поистине великое произведение, оно должно создавать впечатление разрыва с былым порядком — шага, при всей его благотворности, на самом деле сокрушительного. Такое произведение раздвигает границы искусства, но в то же время осложняет и отягощает практику искусства новыми, сосредоточенными на собственной природе стандартами. Оно одновременно стимулирует воображение и парализует его