Остерегайтесь мероприятий, где требуется приличная одежда, но не ее приличный носитель. Если сам человек не стал приличным, как новый наряд придется ему впору? Если вас ожидает какое-то мероприятие, попробуйте пойти туда в поношенной одежде. Все люди хотят не чем-то обходиться, а что-то делать или даже кем-то быть. Возможно, мы вообще не должны приобретать новый костюм, каким бы поношенным или грязным ни был старый, до тех пор пока не станем настолько состоявшимися, настолько предприимчивыми или некоторым образом добравшимися до берега, что будем чувствовать себя новыми людьми в старом. И тогда сохранять старое платье станет равным держать молодое вино в старых бутылках. Наш сезон линьки, как у пернатых, должен стать жизненным переломом. Гагара отправляется на уединенные пруды, чтобы пережить его там. Так и змея меняет свою кожу, и гусеница избавляется от своего облика червяка – путем внутреннего строительства и роста. Ведь одежда – не что иное, как внешняя оболочка и мирская суета. В противном случае обнаружится, что плывешь под чужим флагом, и в конце концов неминуемо падешь в собственных глазах, как и в глазах человечества.
Мы меняем наряд за нарядом, словно растем только снаружи, как растение, а не внутри. Наша верхняя, часто изысканная и причудливая одежда – словно эпидермис, или поверхностный слой, который никак не влияет на нашу жизнь и может быть снят где угодно, без особых последствий. Более плотная одежда, носимая постоянно, превращается в анатомическую оболочку. А рубашки – родная кора, которую нельзя снять, не окольцевав, то есть не повредив, человека. Все народы так или иначе носят ее подобие. Человек должен одеваться просто и лаконично, чтобы собираться даже в темноте, как тот древний философ, вышедший с пустыми руками из осажденного врагами города. Один плотный предмет одежды обычно заменяет три тонких, а дешевая одежда продается по цене, посильной большинству покупателей. Если теплое пальто можно купить за пять долларов, и оно прослужит столько же лет, плотные штаны – за два доллара, пару сапог из воловьей кожи – за полтора, летнюю шляпу – за четверть доллара, а зимнюю шапку за 62 с половиной цента, – а лучше сшить ее дома почти задарма, – то неужели человек настолько беден, что с гардеробом, купленным на заработанное, не смог бы снискать уважения здравомыслящих людей?
Когда я заказываю одежду определенного кроя, портниха мрачно говорит: «Так теперь не шьют» – не уточняя, кто те люди, которые «не шьют», словно цитирует слова властей, безличных, как Судьба. И мне сложно получить желаемое из-за ее нежелания поверить, что клиент заказывает осмысленно, но не рассудительно. Эта догматичная фраза погружает в раздумья, я повторяю мысленно каждое слово отдельно, чтобы понять их смысл и осознать, какое отношение эти они, которые «шьют», имеют ко мне и насколько они авторитетны в вопросе, касающемся исключительно меня. И, наконец, отвечаю ей загадочно и без уточнений: «Да, буквально вчера не шили, но теперь шьют». К чему ей снятые мерки, ес
Мы меняем наряд за нарядом, словно растем только снаружи, как растение, а не внутри. Наша верхняя, часто изысканная и причудливая одежда – словно эпидермис, или поверхностный слой, который никак не влияет на нашу жизнь и может быть снят где угодно, без особых последствий. Более плотная одежда, носимая постоянно, превращается в анатомическую оболочку. А рубашки – родная кора, которую нельзя снять, не окольцевав, то есть не повредив, человека. Все народы так или иначе носят ее подобие. Человек должен одеваться просто и лаконично, чтобы собираться даже в темноте, как тот древний философ, вышедший с пустыми руками из осажденного врагами города. Один плотный предмет одежды обычно заменяет три тонких, а дешевая одежда продается по цене, посильной большинству покупателей. Если теплое пальто можно купить за пять долларов, и оно прослужит столько же лет, плотные штаны – за два доллара, пару сапог из воловьей кожи – за полтора, летнюю шляпу – за четверть доллара, а зимнюю шапку за 62 с половиной цента, – а лучше сшить ее дома почти задарма, – то неужели человек настолько беден, что с гардеробом, купленным на заработанное, не смог бы снискать уважения здравомыслящих людей?
Когда я заказываю одежду определенного кроя, портниха мрачно говорит: «Так теперь не шьют» – не уточняя, кто те люди, которые «не шьют», словно цитирует слова властей, безличных, как Судьба. И мне сложно получить желаемое из-за ее нежелания поверить, что клиент заказывает осмысленно, но не рассудительно. Эта догматичная фраза погружает в раздумья, я повторяю мысленно каждое слово отдельно, чтобы понять их смысл и осознать, какое отношение эти они, которые «шьют», имеют ко мне и насколько они авторитетны в вопросе, касающемся исключительно меня. И, наконец, отвечаю ей загадочно и без уточнений: «Да, буквально вчера не шили, но теперь шьют». К чему ей снятые мерки, ес
