— Жаль, что ты их не знала, — заговорил я. — Мне бы хотелось вас познакомить, а не показывать тебе пустые спальни. Я бы показал тебе этот дом, когда он был домом, а не алтарем мертвецов. Иногда... — Я выдохнул сквозь зубы. — Иногда мне хочется, чтобы ты знала меня таким, каким я был. Иногда мне хочется отдать тебе того себя. Лучшего. Еще не...
...Сломанного.
Я впервые подумал об этом, когда заметил, как меняются мои чувства к Тисаане. В ту ночь, когда подарил ей ожерелье из бабочек, я целый вечер старался не замечать, как приятно горят коснувшиеся ее кожи костяшки пальцев. И в ту ночь мне не давали уснуть назойливые, неотступные фантазии и холодный голос повторял в уме: «Может, давным-давно ты и был ее достоин. До того, как превратился в коллекцию шрамов».
Тисаана обвила меня руками.
— Не думаю, чтобы ты мне тогда понравился, — сказала она так просто, что улыбка сама собой растянула мне губы.
— Тогда я был куда меньше покалечен разочарованиями.
— А ты мне нравишься покалеченным разочарованиями.
Улыбки моей как не бывало.
— Не только в этом дело. У меня был дом. Семья. Все... это. — Я махнул рукой на дом. — Все эти смешные излишества. Я мог был отдать это все тебе. И хотел бы отдать.
Я смотрел на Тисаану. Вознесенные, она ослепляла: белые волосы светятся серебром, глаза глубиной в миллион миль. На миг мне представился идеальный образ: как бы она смотрелась среди них, смеялась бы с Атраклиусом, болтала с матерью, собирала букашек с Кирой. Я представил, как она бы всеми цветами радуги расписывала здешние унылые празднества.
— Ты мог бы попробовать. — Тисаана грустно улыбалась. — Только тому миру я была не нужна. И может быть, он был бы мне не нужен.
Вот оно как. Правда.
Я закрыл глаза, и картины одна за другой погасли.
Потому что Тисаана — бывшая рабыня, безвестная чужестранка без будущего. Мне так хотелось бы думать, что моя семья увидела бы в ней иное. Может быть, каждый по отдельности и сумел бы. Но корень нашей жизни уходил в глубину и душил все, что было для него чуждым.
И пожалуй, Тисаана была слишком хороша для всей этой дряни.
Я любил семью. Любил свое детство. Но теперь, оглядываясь на тот прекрасный дом, вспомнил, что он стоял на богатстве, принесенном войнами. Война была для Фарлионов обычным занятием: игрой, приносившей почести, деньги, почет среди им подобных.
...Сломанного.
Я впервые подумал об этом, когда заметил, как меняются мои чувства к Тисаане. В ту ночь, когда подарил ей ожерелье из бабочек, я целый вечер старался не замечать, как приятно горят коснувшиеся ее кожи костяшки пальцев. И в ту ночь мне не давали уснуть назойливые, неотступные фантазии и холодный голос повторял в уме: «Может, давным-давно ты и был ее достоин. До того, как превратился в коллекцию шрамов».
Тисаана обвила меня руками.
— Не думаю, чтобы ты мне тогда понравился, — сказала она так просто, что улыбка сама собой растянула мне губы.
— Тогда я был куда меньше покалечен разочарованиями.
— А ты мне нравишься покалеченным разочарованиями.
Улыбки моей как не бывало.
— Не только в этом дело. У меня был дом. Семья. Все... это. — Я махнул рукой на дом. — Все эти смешные излишества. Я мог был отдать это все тебе. И хотел бы отдать.
Я смотрел на Тисаану. Вознесенные, она ослепляла: белые волосы светятся серебром, глаза глубиной в миллион миль. На миг мне представился идеальный образ: как бы она смотрелась среди них, смеялась бы с Атраклиусом, болтала с матерью, собирала букашек с Кирой. Я представил, как она бы всеми цветами радуги расписывала здешние унылые празднества.
— Ты мог бы попробовать. — Тисаана грустно улыбалась. — Только тому миру я была не нужна. И может быть, он был бы мне не нужен.
Вот оно как. Правда.
Я закрыл глаза, и картины одна за другой погасли.
Потому что Тисаана — бывшая рабыня, безвестная чужестранка без будущего. Мне так хотелось бы думать, что моя семья увидела бы в ней иное. Может быть, каждый по отдельности и сумел бы. Но корень нашей жизни уходил в глубину и душил все, что было для него чуждым.
И пожалуй, Тисаана была слишком хороша для всей этой дряни.
Я любил семью. Любил свое детство. Но теперь, оглядываясь на тот прекрасный дом, вспомнил, что он стоял на богатстве, принесенном войнами. Война была для Фарлионов обычным занятием: игрой, приносившей почести, деньги, почет среди им подобных.
