Уля поняла, что мир несправедлив, в один из беззаботных весенних дней, когда пряталась от дождя под детской горкой. Ей было сколько… тринадцать? четырнадцать? Ни за что не вспомнить, почему мысль эта накрыла ее именно тогда, вместе с теплым ливнем. Может, это был долгий процесс, начавшийся давным-давно, когда она рассказала матери о сарае на краю обрыва — а та завалила ее вопросами, на которые Уля не могла ответить. Она могла только плакать и тонуть в стыде. В сарае пахло пылью и полынью, и она помнила этот запах куда яснее, чем голос мальчишки, который зажал ее в углу. Он мало что успел сделать — тогда Уля и не понимала, чего он вообще хочет. Но она запомнила, как вдруг почувствовала себя абсолютно невесомой — и словно пропала из того маленького сарайчика. Быстрый громкий шепот опалял не ее тоненькую шею. Длинные пальцы с обгрызенными ногтями впились не в ее крошечное плечо. Она помнила только