жену Лота.
– Что это? – ткнул он пальцем в небольшое полотно. – Что это?
– Ван Гог, сам не видишь?
– Почему он висит тут, его же никто не заметит.
– Жан очень не любил Ван Гога, говорил, что у него от этого, так сказать, творчества открывается понос. Поэтому картину перевесили подальше от спальни, чтобы не раздражать.
– Твой муж-миллионер просто ненормальный, продал бы лучше, а то запихнул в темный угол такое!
Я усмехнулась. Значит, Костик полагает, что это я вышла замуж за Жана, а не Наташка. Разубеждать его мне не хотелось:
– Видишь ли, Жан не очень разбирался в искусстве. Он просто вкладывал деньги. Коллекцию основал еще прадед, и Макмайеры никогда ничего не продавали.
Бывший муж посинел:
– Ты хочешь сказать, что все, здесь понавешанное, – подлинное?
– Да, копий нет.
– Ну ты и сволочь. – Костик окончательно перестал владеть собой. – Живешь в трехэтажном особняке с приживалами, купаешься в деньгах, а я медные копейки собираю, на кефире экономлю. Да как же не стыдно, бросила меня на произвол судьбы, без средств к существованию, не позвонила ни разу. Хоть сейчас помоги немного, я ведь теперь сирота.
Я окинула 45-летнего сироту взглядом. Напомнить ему, что ушла прочь после того, как однажды застала сокровище в постели с натурщицей? Рассказать, как мы с Аркашкой покупали картошку не на килограммы, а поштучно? Спеть сагу о мокрых дырявых ботинках, о курточке из кожзаменителя, в которой трясешься декабрьским вечером? Об отключенном за неуплату телефоне, о бесконечных долгах, о Новом годе с одной селедкой? Нет уж, ни за что. Пусть завидует, и я сказала:
– Картины можешь посмотреть потом. В библиотеке, кстати, альбомы с гравюрами, а сейчас пойдем вниз, надо отдать документы.
Но Костик все не мог утешиться и бубнил:
– Как это ты так живешь? Дверь нараспашку, полно людей, и сигнализации небось у полотен нет. А вдруг украдут?
– Коллекция застрахована. Картины слишком ценны, продать их вору будет трудно. Дома почти постоянно кто-то есть, и пока нас бог миловал от разбойных
– Что это? – ткнул он пальцем в небольшое полотно. – Что это?
– Ван Гог, сам не видишь?
– Почему он висит тут, его же никто не заметит.
– Жан очень не любил Ван Гога, говорил, что у него от этого, так сказать, творчества открывается понос. Поэтому картину перевесили подальше от спальни, чтобы не раздражать.
– Твой муж-миллионер просто ненормальный, продал бы лучше, а то запихнул в темный угол такое!
Я усмехнулась. Значит, Костик полагает, что это я вышла замуж за Жана, а не Наташка. Разубеждать его мне не хотелось:
– Видишь ли, Жан не очень разбирался в искусстве. Он просто вкладывал деньги. Коллекцию основал еще прадед, и Макмайеры никогда ничего не продавали.
Бывший муж посинел:
– Ты хочешь сказать, что все, здесь понавешанное, – подлинное?
– Да, копий нет.
– Ну ты и сволочь. – Костик окончательно перестал владеть собой. – Живешь в трехэтажном особняке с приживалами, купаешься в деньгах, а я медные копейки собираю, на кефире экономлю. Да как же не стыдно, бросила меня на произвол судьбы, без средств к существованию, не позвонила ни разу. Хоть сейчас помоги немного, я ведь теперь сирота.
Я окинула 45-летнего сироту взглядом. Напомнить ему, что ушла прочь после того, как однажды застала сокровище в постели с натурщицей? Рассказать, как мы с Аркашкой покупали картошку не на килограммы, а поштучно? Спеть сагу о мокрых дырявых ботинках, о курточке из кожзаменителя, в которой трясешься декабрьским вечером? Об отключенном за неуплату телефоне, о бесконечных долгах, о Новом годе с одной селедкой? Нет уж, ни за что. Пусть завидует, и я сказала:
– Картины можешь посмотреть потом. В библиотеке, кстати, альбомы с гравюрами, а сейчас пойдем вниз, надо отдать документы.
Но Костик все не мог утешиться и бубнил:
– Как это ты так живешь? Дверь нараспашку, полно людей, и сигнализации небось у полотен нет. А вдруг украдут?
– Коллекция застрахована. Картины слишком ценны, продать их вору будет трудно. Дома почти постоянно кто-то есть, и пока нас бог миловал от разбойных
