Она подошла к Ивану Ильичу и, так как в комнате было совсем темно, положила руки ему на плечи.
— О чем думал? — спросила она тихо.
— О тебе.
— Я знаю. А что обо мне думал?
Ее неясное лицо в сумерках казалось нахмуренным, на самом деле оно улыбалось. Ее грудь дышала ровно, поднималась и опускалась.
— Думал о том, что как-то плохо у меня связано; ты — и что ты — моя жена, — потом я вдруг понял это и пошел тебе сказать, а сейчас опять не помню.
— Ай, ай, — сказала Даша, — садись, а я сбоку. — Иван Ильич сел в кресло, Даша присела сбоку, на подлокотник. — А еще о чем думал?
— Я здесь сидел, когда ты была в кухне, и думал: «В доме поселилось удивительное существо…» Это плохо?
— Да, — ответила Даша задумчиво, — это очень плохо.
— Ты любишь меня, Даша?
— О, — она снизу вверх кивнула головой, — люблю до самой березки.
— До какой березки?
— Разве не знаешь: у каждого в конце жизни — холмик и над ним плакучая береза.
Иван Ильич взял Дашу за плечи. Она с нежностью дала себя прижать. Так же, как давным-давно на берегу моря, поцелуй их был долог, им не хватило дыхания. Даша сказала: «Ах, Иван», — и обхватила его за шею. Она слышала, как тяжело стучит его сердце, ей стало жалко его. Она вздохнула, поднялась с кресла и сказала просто:
— Идем, Иван.