Однако несколько раз Джулия обнаруживала редкий экземпляр — мужчину или женщину с искаженным натуральной злобой лицом: эти в бешенстве выкрикивали лозунги и, недовольные масштабами насилия, бормотали, что реальная расплата еще впереди. Им нестерпимо было думать, что существует враг, который не страдает. Они инстинктивно накачивали себя ненавистью и призывали других ненавидеть врага еще сильнее. И если какой-нибудь партиец ненавидел чисто для галочки, они расценивали это как чудовищное моральное преступление. От одной мысли о таком они теряли контроль над собой и с пеной у рта впадали в состояние бессловесной ярости. По мере того как в их сознании разыгрывались сцены насилия, в которых зверства врага смешивались с ожидающими злодеев жуткими карами, у одержимых начинали трястись руки, а на глаза наворачивались слезы.

Как-то раз Джулия вполуха слушала такого оратора и ввела его в ступор, сонливо переспросив:

— То есть вы хотите сжечь детей голдстейнистов заживо?

— Нет! — рявкнул тот. — Это они хотят сжечь наших детей! Суть в том, что мы не такие, как они! Но если на то пошло, если уж спрашиваешь — их дети тоже не столь невинны. Если для того, чтобы искоренить их отродье — я не говорю «сжечь», но если это необходимо, чтобы уничтожить врага, пусть они сгорят, и быть по сему. Да, сожжем их, если потребуется. Сожжем их детей! Заживо сожжем!