Между тем на первый взгляд в высшей степени странна какая бы то ни была возможность самого появления у человека мысли, что им совершается здесь какое-то преступление, или вообще что-то такое недолжное для него: потому что родовой акт, при совершенной своей естественности, даже можно сказать иногда некоторого рода потребности физического организма{62}, есть в то же время дело чисто интимное, личное. Оно совершается всегда тайно, скрыто, а следовательно, как по отношению к себе никакого чужого вмешательства не допускает, так и само в свою очередь ничьих интересов непосредственно не затрагивает{63}. И от такого сознания человеком преступности родового акта ничуть не спасает его ни гражданский институт брака, ни даже церковное таинство брака: они только ограждают человека от покора перед людьми, но не спасают и не могут спасти человека от покора перед самим собою, как нравственной личностью{64}…