Она ошиблась: он ее ни в чем

Не обвинял, виня себя во всем.

В его груди, незримы, глубоки,

Изнемогали мысли от тоски.

А между тем бриз гонит их домой,

Лазурный вал играет за кормой.

Вдруг точкой… бликом… парусом возник

Из дальней мглы вооруженный бриг.

На нем давно заметили баркас

И парусов прибавили тотчас:

И приближается к ним с быстротой

Высокий нос и пушек грозный строй.

Вдруг вспышка! За баркасом взрыв волну,

Шипящее ядро пошло ко дну.

Тогда от дум очнулся вдруг Конрад,

И радостью его зажегся взгляд:

«Мой бриг… мой алый флаг… Кто б думать мог?..

Я на море еще не одинок…»

На бриге узнают сигнал и крик

И шлюпку на воду спускают вмиг.

Уж с палубы приветствуют его,

На лицах всех восторг и торжество.

Взволнован каждый и безмерно горд,

Следя, как снова всходит он на борт;

Улыбка раздвигает им уста,

И радость искренняя их проста.

Он, вдруг забыв беду и неуспех,

Как старый вождь приветствует их всех,

Ансельмо руку жмет и уж опять

Готов приказывать и побеждать!

ХVІ

Но не один пират был огорчен

Тем, что без боя вождь их возвращен.

Неужто правда женщина могла

Свершить такие смелые дела?

Ее царицей сделают тогда.

Разборчивость Конрада им чужда.

К Гюльнаре взоры их обращены,

Улыбки изумления полны.

И смущена их любопытством та,

Кем кровь была бесстрашно пролита.

Чтоб скрыть лица тревожную игру,

Она спускает легкую чадру

И, руки на груди сложив крестом,

Покорно ждет, что будет с ней потом.

Безумным бешенством исступлена,

В любви, в борьбе чудовищна, нежна,

Все оставалась женщиной она!

ХVІІ

Как мог ее не пожалеть Конрад?

Того, что было, не вернуть назад;

Его не смоют слезы тысяч глаз,

И небо покарает в страшный час.

Да! для того чтоб стал свободен он,

Кровь пролилась, кинжал был занесен,

И отдала она, забывши страх,

Все на земле и все на небесах!

На черноокую взглянул в упор;

Она печально опустила взор,

Смиренна, и покорна, и слаба.

Подчеркнута тенями бледность лба

И щек, — румяно лишь одно

Оставленное мертвецом пятно.

Он сжал ей руку; дрогнула она,

В любви покорна, в ярости страшна.

Он сжал ей руку, — и его рука

Уж не была сурова и жестка.

«Гюльнара… Милая!..» Ни слова — нет!

Лишь очи подняла ему в ответ

И молча бросилась ему на грудь!

Ее бесчеловечно оттолкнуть

Не согласилось сердце бы ничье,

И даже он не оттолкнул ее.