Монолог поэта

Уходит любимая,

будто бы воздух из легких,

навек растворяясь в последних снежинках

излетных,

в качанье ветвей с почернелою провисью

льдышек…

Обратно не вдышишь!

Напрасно щекою я трусь о шершавый

понуренный хобот

трубы водосточной…

Напрасно я плачу —

уходит.

Уходят друзья,

кореша,

однолетки,

как будто с площадки молодняка

нас кто-то разводит в отдельные клетки

от некогда общего молока.

Напрасно скулю по друзьям,

как звереныш…

Друзей не воротишь!

Уходят надежды —

такие прекрасные дамы,

которых я выбрал в такие напрасные даты.

В руках остается лишь край их одежды,

но жалкое знамя —

клочок от надежды…

Уходит уверенность…

Помнится —

клялся я страшной божбою

о стену башку проломить

или стену – башкою.

Башка поцарапана, правда, но, в общем, цела,

а что со стеной?

Ухмыляется, сволочь стена, —

лишь дворник на ней равнодушно меняет

портреты…

Уверенность,

где ты?

Я словно корабль,

на котором все гибелью пахнет,

и прыгают крысы осклизлые в панике с палуб.

Эй, чайки!

Не надо. Не плачьте —

жалеть меня бросьте.

Меня покидают мои длинноногие гостьи.

Садятся они, как положено, первыми в лодки…

Прощайте, красотки!

Меня покидают мои краснощекие юнги.

Им хочется жить.

Справедливо.

Они еще юны.

Прощайте, мальчишки.

Гребите вперед.

Вы мужчины.

А я выключаю бессмысленный рокот машины,

и только талант

капитаном небритым и пьяным

на мостике мрачно стоит.

Капитан – капитаном.

Но, грязные слезы размазав

по грубой обветренной коже,

он тоже меня покидает.

Он тоже, он тоже…

Эй, шлюпки,

а ну от греха отойдите в сторонку!

Корабль, если тонет,

вокруг образует воронку.

Остаться совсем одному —

это боль ножевая,

но втягивать я за собой никого не желаю.

Я всех вас прощаю,

одетый в предсмертную пену,

а вам завещаю

пробить ту проклятую стену

и вас призываю

торчащей в завертинах белых трубою

к бою…

1967