– Я боюсь темноты.
– Ч-что?
– Боюсь темноты, – повторяет Джек. – И всегда боялся. Держу под кроватью бейсбольную биту. На всякий случай.
Я, словно сбрасывая наваждение, трясу головой.
– Джек…
– Никогда не любил икру. И… и мой французский – просто позор.
– Джек, что ты…
– А шрам на запястье у меня с четырнадцати лет. Порезался, когда открывал пивную бутылку. В детстве я вечно прилеплял жвачку с обратной стороны обеденного стола тети Франсины. Потерял невинность с Лайзой Гринвуд в сарае ее дяди, а потом спросил, нельзя ли оставить себе ее лифчик, чтобы похвастаться перед дружками.
Я то ли всхлипываю, то ли смеюсь, но он, не сводя с меня глаз, продолжает:
– Никогда не надевал галстуков, что мать дарила на Рождество. Всегда мечтал быть на дюйм-другой выше, чем есть на самом деле. Я… не знаю, что означает слово «взаимозависимый». Время от времени вижу один и тот же сон, где я, Супермен, камнем падаю с неба. Иногда сижу на совете директоров, оглядываю стол и думаю: «Что это, черт побери, за типы?»