обидно, в школе почему-то всегда обидно, если над тобой смеются, это потом у человека кожа потолще нарастает
Нельзя бегать за парнями, это смешно и стыдно
И надо попробовать стать счастливой за них, жить отраженным счастьем, как всякие благородные герои романов из школьной программы. Только как это сделать, если ты не в книжке, и совсем не благородная, и тлеет под ребрами мучительный огонь…
в школе почему-то всегда обидно, если над тобой смеются, это потом у человека кожа потолще нарастает.
— Он не ста-анет со мной говорить…
— Не с тобой. С нами.
чаем, растирали виски и запястья бальзамом «звездочка». Ада помнила урывками, как все вокруг раскачивалось, и грохотало, будто дом рушится, и побелка сыпалась в волосы сухими струйками, а из шахты лифта раздавались тяжкие механические вздохи. Они сидели на полу под выбитым окном, на улице ревело и ухало, а Роза застыла, как неживая, распахнув глаза и рот тремя черными провалами, лицо у нее стало такое страшное, что на него не хотелось смотреть. Воздух мутился и дрожал, и прикасаться к Розе было больно, точно кожа ее, как лист крапивы, покрылась жгучими волосками. Но Ада все равно теребила сестру, трясла, обнимала и звала:
— Розка, не надо, хватит, Розка, перестань, перестань, перестань
нистической эры устремились к своему законному месту и замерли там в чуть изменившихся позах. Самый солидный дом нашего двора теперь выглядел так, словно под ним случилось локальное землетрясение, на землю сыпались обломки кирпичей, куски лепнины и фрагменты злосчастной мозаики.
Гадалки и пришлые посидели немного на лавках у подъездов и прямо на земле, утирая пот. Племянницы Досифеи сбегали домой и вынесли бутерброды, а незваным помощникам поднесли водочку. Пришлые отказываться не стали, но чужой посудой побрезговали, достали свои складные стаканчики.
Посидели, потом переглянулись понимающе — и направились к третьему подъезду
К рассвету гадалки неожиданно обнаружили в своих рядах каких-то пришлых людей, которых прежде у нас во дворе никогда не видели. Эти пришлые, в основном небольшие мужички с худосочными скорбными ликами, были одеты по-старомодному, носили бородки и в целом очень походили на учителя труда Фаддея Куприяновича. Который тоже, кстати, шастал вокруг дома, нараспев читая что-то из большой разлохмаченной книги.
На небе появились первые кумачовые отсветы солнца. Утомленные гадалки гремели все тише, пришлые брали из их слабеющих рук инвентарь, чтобы помочь. И вот наконец закукарекал по-петушиному из приоткрытого окна чей-то ранний будильник. Сверкнуло, ухнуло — и исполины
о какой-то загадочной причине боялись сковородок, не добавляет этой версии убедительности, но другой у нас нет. А Досифея якобы стояла чуть в стороне и выкрикивала странные слова, размахивая большим соломенным веником. И исполины от этих взмахов и слов с тоскливым ревом жались обратно к своему фронтону.
Хотя, может, не было ни колхозниц, ни девы с растущей из бока арфой, и Птицын выпал из окна сам, повинуясь внезапному зову смерти, который иногда захлестывает на большой высоте или при приближении поезда подростков и других лиц с неуравновешенной психикой. А гадалки гремели крышками и кастрюлями просто из мелкого хулиганства или каких-то своих суеверных соображений.
Никто точно не знает, чем же занималось в ту ночь многочисленное семейство гадалок. Обитатели нашего двора крепко спали, а те, кто все-таки бодрствовал, отчего-то были уверены, что подходить к окнам и смотреть на улицу нельзя ни в коем случае, и вызывать милицию из-за странного шума тоже не нужно.
Но кое-кто утверждает, что гадалки окружили дом с мозаикой — то есть на тот момент без мозаики — и оглушительно гремели кухонным инвентарем, из-за чего ползавшие по дому исполинские мозаичные существа из несбывшегося будущего не могли спуститься на землю. Конечно, предположение, что огромные пловцы и колхозни
