Я схватился дрожащей рукой за каминную полку, иначе бы упал.
– Дживс!
– Слушаю, сэр.
– Еще бренди!
– Сейчас, сэр.
– И что вы носите его в маленьких рюмках, как будто это радий? Принесите бутылку.
Так малодушничает наша мысль и вянет, как цветок, решимость наша в бесплодье умственного тупика. Так погибают замыслы с размахом, вначале обещавшие успех, от долгих отлагательств».
Добрый вечер, Дживс.
– Доброе утро, сэр.
Я удивился.
– Разве сейчас утро?
– Да, сэр.
– Вы уверены? За окнами совсем темно.
– Это туман, сэр. На дворе осень – вы, конечно, помните: «Пора плодоношенья и туманов…»[1]
– Пора чего?
– Плодоношенья, сэр, и туманов.
– А-а, ну да, конечно.
империи второй степени. Да нападет на его розы тля. Пусть в день званого обеда его повар напьется как сапожник. Пусть все его куры заболеют вертячкой.
Я хотел было объяснить Дживсу, что в любой ситуации Линкер поступит совсем не так, как обыкновенный, нормальный человек, у которого в голове чуть больше мозгов, чем у выскакивающей из часов деревянной кукушки
Тогда я знаю, что делать. Не допущу, чтобы моего бесценного Гарольда, этого ангела, заставили отбывать срок.
– А что будет с бесценным Бертрамом, с этим ангелом?
– Но Гарольд такая тонкая, ранимая натура.
– Я тоже тонкая, ранимая натура.
– Вам далеко до Гарольда
Родерик Спод способен взглядом открывать устрицы с пятидесяти шагов,
Не принято сажать джентльмена в тюрьму, если вы помолвлены с его теткой.
вдруг уловил какое-то движение и, оглянувшись, заметил смутную фигуру, которая выскользнула в стеклянную дверь. Он кинулся за ней в сад, почти догнал, вот-вот схватит, как вдруг из темноты выскочила смутная фигура…
– Та же самая?
– Нет, сэр, другая.
– Видно, все смутные фигуры только и дожидались нынешней ночи.
Он вонзил в меня взгляд. Глаза за стеклами очков были ледяные. Он был похож на обозленного палтуса.