Во всех ты, Душенька, нарядах хороша.
Богданович
о боязнь, сопровождающая молодые наши проказы, составляет и главную их прелесть.
— Не знаю-с, а на меня так уж слишком смотрел да и на Таню, приказчикову дочь, тоже; да и на Пашу колбинскую, да грех сказать, никого не обидел, такой баловник!
Ее резвость и поминутные проказы восхищали отца и приводили в отчаянье ее мадам мисс Жаксон, сорокалетнюю чопорную девицу, которая белилась и сурмила себе брови, два раза в год перечитывала «Памелу»[4], получала за то две тысячи рублей, и умирала со скуки в этой варварской России.
Но на чужой манер хлеб русский не родится[1],
— Я не чувствую себя способным сделать ее счастие.
— Не твое горе — ее счастие.
Во всех ты, Душенька, нарядах хороша.
Богданович
Во всех ты, Душенька, нарядах хороша.
Но на чужой манер хлеб русский не родится[1],
