Не заступайся за человека, если он сам себя не защищает.
Представьте на минуту, что они не могут купить «калашникова», не говоря о ракетной установке. Не попасть бы им на первую полосу, их бы не взяли даже фоном для верблюдов на сигаретную пачку...
Пережив своего оппонента, начинаешь ощущать принадлежность к торжествующему большинству; дескать, ты-то умеешь играть в карты. Не пытаешься ли ты таким образом придать закону обратную силу? Не судишь ли ты несчастных мудил по кодексу совести, чуждому им и их временам?
любом случае, в Лондоне и выдавать-то больше практически нечего, а в здешней игре — ставки гигантские. На кон поставлен весь миропорядок. И кто бы ни выиграл, это будет его победа! Не зря же он — экономист и обозреватель — читал «Капитал» и «Семь столпов мудрости». Не говоря уже о том, что победит все равно Россия, ибо чего можно ждать от демократий? Никакой решимости.
Добродетель, в конце концов, — вовсе не синоним способности к выживанию — в отличие от двуличия.
Он мог бы перефразировать шутку Вольтера: «Атеистов я прощу. Они просто не верят в Христа. Но вот этих... я не прощу никогда. Они Христа дискредитируют».
Чем крупней перемены, тем более все по-прежнему.
— Ничего... — повторил он. — Твое горе с полгоря. Жизнь долгая — будет еще и хорошего, и дурного, всего будет. Велика матушка Россия! — сказал он и поглядел в обе стороны. — Я во всей России был и все в ней видел, и ты моему слову верь, милая. Будет и хорошее, будет и дурное. Я ходоком — в Сибирь ходил, и на Амуре был, и на Алтае, и в Сибирь переселился, землю там пахал, соскучился потом по матушке России и назад вернулся в родную деревню. Назад в Россию пешком шли; и помню, плывем мы на пароме, а я худой-худой, рваный весь, босой, озяб, сосу корку, а проезжий господин тут какой-то на пароме, — если помер, то царство ему небесное, — глядит на меня жалостно, слезы текут. «Эх, — говорит, — хлеб твой черный, дни твои черные...» А домой приехал, как говорится, ни кола ни двора; баба была, да в Сибири осталась, закопали. Так, в батраках живу. А что ж? Скажу тебе: потом было и дурное, было и хорошее. Вот и помирать не хочется, милая, еще бы годочков двадцать пожил: значит, хорошего было больше. А велика матушка Россия!
И старшина тоже не верит в Бога, — продолжал он — и писарь тоже, и дьячок тоже. А ежели они ходят в церковь и посты соблюдают, так это для того, чтобы люди про них худо не говорили, и на тот случай, что, может, и в самом деле страшный суд будет.
Я, например, всегда считал шпионаж наиболее смрадным из всех видов человеческой деятельности — наверное, прежде всего оттого, что рос я в стране, содействие интересам которой было для ее уроженцев немыслимо.
