Я согласна с Габриелем Марселем, что «любовь дарует бессмертие» и что, произнося: «Я тебя люблю», – тем самым утверждаешь: «Ты никогда не умрешь».
Ведь первым условием счастья на земле является самоуважение и разумная любовь к себе.
Люди, не умеющие переносить несчастие, возбуждают во мне презрение, а не сочувствие.
Ведь вы мешаете другим работать, — мягко урезонивал он Мандельштама, но тот не унимался:
— У меня дым валит из печки! Чад — ад! Я могу угореть. Я могу умереть!
Лозинский благосклонно кивал:
— Не смею спорить. Конечно:
Мы все сойдем под вечны своды,
И чей-нибудь уж близок час.
Весной, когда стало известно, что Анастасия Николаевна никогда не вернется, Сологуб недели две не выходил из дома. И все опасались за его жизнь. Но навещать его никто не решался.
Появился он совершенно неожиданно, к всеобщему изумлению, в Доме литераторов. Спокойный и каменно важный, как и прежде. На вопрос: «Как поживаете?» – он просто и уверенно отвечал: «Хорошо, спасибо».
Все недоумевали. Уж не сошел ли Сологуб с ума? Но нет, никаких признаков ни сумасшествия, ни нервного расстройства он не проявлял. И стал даже приветливее, чем прежде.
Вскоре выяснилась причина его хорошего настроения. Оказалось, что две недели, проведенные им безвыходно дома, он не переставая работал, разрешая вопрос о существовании загробной жизни. Подошел он к этому вопросу «научно» и с помощью высшей математики разрешил его для себя, убедился в существовании загробной жизни. Результатом чего и явилась уверенность в неминуемой встрече с Анастасией Николаевной и – хорошее настроение. Ведь он скоро, очень скоро встретится с Анастасией Николаевной. Навсегда.
Как бы мне хотелось задушить, уничтожить, вычеркнуть все эти скучные, пустые дни. Все эти завтра, послезавтра, через неделю, через месяц! До чего они меня изводят. Тянутся, тянутся, и конца им не видно. Сразу бы – прыг! – и перескочить в «после войны», очутиться снова у себя дома, в Париже. Но как подумаешь – страшно отдавать кусок жизни. Ведь неизвестно, сколько лет мне еще осталось жить. Вдруг, после такого прыжка «из царства необходимости в царство свободы», по выражению Бердяева, я окажусь не у себя в Париже, а на кладбище, в могиле. Нет, лучше уж перетерпеть, тем более, что и прыгнуть-то нельзя.
Я согласна с Габриелем Марселем, что «любовь дарует бессмертие» и что, произнося: «Я тебя люблю», — тем самым утверждаешь: «Ты никогда не умрешь».
Не умрешь, пока я, любящий тебя, буду жить и помнить тебя.
красивые женщины всегда несчастны и приносят несчастье другим
лучше все, что вы написали прежде, сжечь и забыть. Из огня, как феникс, должны восстать новые стихи.
Я давным-давно научилась смотреть на себя, ту, прежнюю, —
Как души смотрят с высоты
На ими брошенное тело.