Злыми взорами блистая, — верно, так, о злом мечтая,
Смотрит демон;
Содрогнулся я при этом, поражен таким ответом,
И сказал ему: «Наверно, господин твой с давних пор
Беспощадно и жестоко был постигнут гневом Рока,
И, изверившись глубоко, Небесам послал укор,
И твердил взамен молитвы этот горестный укор,
Этот возглас — «Nevermore»…
Изумился я немало: слово ясно прозвучало —
«Никогда»… Но что за имя? И бывало ль до сих пор,
Как зовут тебя, владыка черных адовых озер?»
Он прокаркал: «Nevermore».
Я вскочил: «Ты лжешь, Нечистый! В царство Ночи вновь умчись ты,
Унеси во тьму с собою ненавистный свой убор —
Этих перьев цвет надгробный, черной лжи твоей подобный, —
Этот жуткий, едкий, злобный, пепелящий душу взор!
Дай мне мир моей пустыни, дай забыть твой клич и взор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore!»
И широко распахнул я дверь жилища моего:
Мрак, и больше ничего.
Ясно помню всё, как было; осень плакало уныло,
И в камине пламя стыло, под золой почти мертво…
Как-то в полночь, утомленный, развернул я, полусонный, Книгу странного ученья (мир забыл уже его) — И взяла меня дремота; вдруг я вздрогнул отчего-то — Словно стукнул тихо кто-то у порога моего. «То стучится, — прошептал я, — гость у входа моего — Путник, больше ничего». Ясно помню всё, как было; осень плакало уныло, И в камине пламя стыло, под золой почти мертво… Не светало… Что за муки! Не принес дурман науки Мне забвенья о разлуке с девой сердца моего — О Леноре: в Божьем хоре дева сердца моего — Здесь, со мною — никого… Шелест шелка, шум и шорох в мягких пурпуровых шторах Жуткой, чуткой странной дрожью пронизал меня всего; И, борясь с тревогой смутной, заглушая страх минутный,
Чу — провеяли незримо словно крылья серафима —
Звон кадила — волны дыма — шорох ног о мой ковер…
«Это небо за моленья шлет мне чашу исцеленья,
Чашу мира и забвенья, сердцу волю и простор!
Дай — я выпью и забуду, и верну душе простор!»
Каркнул Ворон: «Nevermore».