естественен, словно младенец, обгадивший пиджак министру культуры, доброжелателен, будто остаточный принцип финансирования, выразителен, как ненормативная лексика шпалоукладчицы Клавдии,
Страшен поэт на исходе чернил!
Боже, зачем ты меня сочинил?!
Хотя, в сущности, все мы рабы. Рабы престижа, моды, амбиций, обстоятельств, соцзаказа…
поэт, награжденный даром делать пустяк центром мироздания
Левша я, — вмешался Рваное Очко, плечом оттирая юродивого. — Блох кую, тараканов брею.
У быдла есть особенность: оно —
Всегда не ты.
И это восхищает.
Судьба Шута — в развалинах.
Господь, оглянись!
Нам сапог бы две пары,
И вместе…
Пошли?
стой она на проклятой площади хоть трижды голой, но в белой длинноносой «бауте», и все разрешилось бы смехом самой Шаповал, щедро влитым в хохот толпы
«косая сажень в челюстях»
