…А теперь новости…
…Хотя это уже другие новости…
…Новости местного масштаба…
…Другими словами, новости, которые нельзя продать…
…и потому кто-то может не считать их новостями…
…но мы сумели сохранить к ним некую симпатию…
…несмотря на их видимую бесполезность…
…И звучат они так:…
Но довольно: это уже третий ик Ребекки; письмо — а там осталось не так уж много, — может подождать; положив его на кресло, я встала, нашла в колыбели соску и вложила в рот Ребекки, которая уже проснулась: ее ручки и ножки уже охватила непоседливая настойчивость бодрствования; для меня этот переход оставался удовольствием — видеть, как она сменяет передачи, от возвышенной безмятежности к хлопотливому возбуждению; но соску она почему-то не взяла, сплюнув ее в пене слюны; я попыталась еще раз, и снова соска скатилась по ее щеке; ну хорошо, подумала я: мы это просто переждем; я прижалась, и широко улыбнулась, и поцеловала ее в щечку; затем отстранилась и стала одним пальцем гладить ее грудь; сколь мелкие тревоги, думала я, и все же сколь тотальные, сколь автоматические наши реакции; мы созданы большими и сильными, чтобы служить малости; я продолжала поглаживать и улыбаться, потом начала мычать про себя песенку — что-то нестройное, на пониженных тонах, что просто проходило через меня и украшало воздух; это ей поможет, чувствовала я; и в самом деле уже скоро Ребекка затихла и снова погрузилась в дремоту; затем опять икнула; я взяла ее на руки:
это необходимо знать: на что было нацелено оружие у них во рту… потому что мне знакомо это распутье, потому что я каждый день проявляю эгоизм: слепой эгоизм, бесстыдный эгоизм, умышленное самопотворство; не только потому, что я это считаю хорошим и благотворным — а я поддерживаю идею полезной самовлюбленности
— Всем плевать: никто не видит, никто не знает, никто не чувствует…; позыв предполагает наличие контрпозыва, но, когда позыв блокируют, он превращается в коготь, и прорастает внутрь, и окунается в яд…
последние десять лет мы с матерью в обычном порядке не видели друг друга целыми днями; встав в колею наших взаимодополняющих графиков, мы проходили через противоположные квадранты вращающейся двери в затяжном пируэте, каким восхитился бы и Штраусслер
трудно чувствовать себя беглецом, когда никто не заметил, что тебя нет; проблематично слиться с толпой в реальности без лиц…
Скажи, когда найдешь текстуру коры, напоминающую рисунок эрозии человеческой надежды!..
когда я начал бегать — по своему первому маленькому маршруту с Лили на Клей и потом на Мэйджи-авеню, — вся дорога занимала около полумили; и когда я тащился домой по первости, то был без задних ног, весь потел, задыхался и чуть ли не падал на кухонный стул; но потом, значит, я продолжал бегать, день за днем, и расстояние как будто стало уменьшаться — то есть уменьшаться физически; а через несколько недель стало казаться, что это вообще ничто, раз плюнуть; и вот тогда я понял, что могу немного увеличить расстояние; так и пошло, сперва две трети мили, потом полная миля; а потом я перескочил сразу на две мили — просто однажды решил попробовать и не почувствовал особых сложностей, — а потом две с половиной, а потом увеличил до трех — и каждый раз, когда маршрут начинал казаться слишком коротким, слишком быстрым, я понимал, что пора идти дальше; на каждой стадии происходило одно и то же: расстояние сжималось, пока мне уже не становилось мало; я проносился мимо домов и перекрестков, даже их не замечая, просто думая о чем-то своем; и в то же время я не так сильно чувствовал даже новые дистанции: пробегал свои три мили, возвращался и все еще подскакивал в душе, пока по волосам и голове струилась вода…; но в конце концов я ограничился тремя милями, потому что это лучше всего
а это — наше единение, наше бесшовное смешение, как вчера, в газетном киоске, прямо как в газетном киоске на 19-й
проституирует фрактальное сознание
