Весперал, ковчег Виракочи, властителя фантомов.
Аль-Андалузия, ковчег Ра, властителя эмпатии.
Звезда, нейтральный ковчег, центр Межсемейных институтов власти.
И тотчас мир слов стал миром ощущений. Бледная тень москитной сетки, шум дождя, далекие звуки сада и города – все это перестало для нее существовать. Остались только Торн и она, и каждая ее клеточка чувствовала только их двоих. Одно за другим их руки устраняли любые препятствия, любые сомнения.
Последние три года Офелия ощущала в себе пустоту. Теперь пустота заполнилась
Она стала целовать его шрамы, начав с того, который рассекал бровь, потом перешла к тому, который избороздил щеку, потом к тому, который пролегал через висок. При каждом поцелуе глаза Торна раскрывались все шире, а его одеревеневшее тело становилось податливее.
– Пятьдесят шесть
Она подошла к Торну, стараясь все время держаться в поле его зрения. По счастью, Торн сидел, и его лицо оказалось почти на уровне лица Офелии. Но когда она прижала ладони к его щекам, он вздрогнул
Офелия наконец приглушила радио.
– Я отказываюсь и дальше жить с ощущением того, что постоянно загоняю вас в угол, – продолжал Торн резким тоном. – Если вас отталкивают мои когти… понимаю, внешность моя оставляет желать лучшего… да и нога… но она не помешает мне…
И он устало вытер лоб, словно преодолел долгий путь на грамматическую голгофу
Когда Крестный, преклонив колени перед Викторией, взял ее за руку, у девочки сильно забилось сердце. Он улыбался ей, но как-то необычно. В его улыбке не чувствовалось настоящей радости.
– Не знаю, когда мы снова встретимся, девочка моя. Пожалуйста, постарайтесь не слишком измениться.
Внезапно Виктории стало ужасно холодно. Она смотрела, как Крестный выбивает пыль из своего драного цилиндра, а потом трижды воздымает его над головой, словно прощаясь с каждой из находящихся в комнате женщин.
Она не хотела с ним прощаться.
Не хотела, чтобы он уходил так скоро. Ведь с ним уходили настоящие деревья, и настоящие птицы, и настоящее небо. Глядя, как Крестный входит в футляр напольных часов, она пошевелила губами, но он ее не услышал.
Забирая у Офелии книгу, Торн устремил на девушку острый взгляд и властно задержал ее руку в своей. Ветер трепал его волосы, отчего он выглядел менее уверенным в себе, чем прежде.
– Почему вы не хотите лететь со мной в Мемориал? – спросил он.
– Я вас люблю, – упрямо повторила она. – Я должна была сказать вам это, когда вы спросили, что привело меня на Вавилон. Должна была говорить каждый раз, когда вы спрашивали, не хочу ли я вам что-то рассказать. Разумеется, я стремлюсь раскрыть тайну Бога, хочу сама распоряжаться собственной жизнью, но… вы часть моей жизни. Я считала вас эгоистом и не пыталась поставить себя на ваше место. За это я прошу у вас прощения.
Губы Торна так стремительно впились в ее рот, что девушка от неожиданности прикусила язык. И совершенно перестала понимать, что происходит. Его щетина исколола ей подбородок, в горле запершило от резкого запаха медицинского спирта, которым он протирал руки. А хуже всего было то, что ее нога уперлась в его больную голень. Ужасно глупо. Офелия хотела податься назад, но Торн обхватил ладонями лицо девушки, запустив костистые пальцы ей в волосы. При этом он задел дверцу шкафа, она раскрылась, и на них хлынул поток бумаг. Тяжело дыша, Торн слегка отстранился, но продолжал сверлить Офелию своим стальным взглядом.
Глядя, как он размеренно вращает ручку проектора, Офелия робко коснулась его плеча. Девушка хотела полностью завладеть вниманием Торна и наконец освободить слова, рвавшиеся из ее груди на волю:
– Я давно вас люблю.
