Я себе хорошо представлял хозяина этих книг – разочарованного во всем филолога-латиниста, ставшего охранником или торгашом.
У кровавой истории – кровавые дети.
Раз, значит, два, три, четыре, блин, пять, шесть, сука, жесть.
– Ты становишься как русский интеллигент, все больше пьешь и все больше знаешь.
Матенька завещала мне быть без ума от убогих.
Дядя Петя принялся цитировать Мандельштама. Вернее, это я потом узнал, что Мандельштама, а тогда мне казалось, что дядя Петя просто поехал.
– А я, – сказал Алесь, – в капитализм не верю, он мне маму не спас.
Турецкая ангора. Прекрасная
Я ее люблю, – сказал я. – Пап, а что делать теперь, когда ее нет, а я ее люблю?
– Книжки читать и смерти ждать.
Ей правда шла смерть, такое очень нечасто бывает, чтобы человек после смерти обрел по-настоящему законченный вид, стал завершенным произведением.
